На рубежах южных (сборник) - Иван Наживин

– Аннушка… – едва выговорил он.

Тень улыбки скользнула по бледным губам. Говорить она не могла. Говорили только ее глаза…

Рыдая, он упал к ее одру, приник на мгновение лбом к ее прозрачной руке и снова, оторвавшись, стал смотреть в глаза, и снова прижался лицом к ней… Страшный, как ночной набат, кашель потряс ее пустую, гулкую грудь, из угла рта протекла на подушку струйка крови, и синие глаза, не отрываясь от его лица, стали стыть, заволакиваться, уходить… И по прелестному личику тихо разливалось выражение какого-то неземного покоя и нежности…

Вдоль берега, у стругов, уже пели настойчиво, повелительно медные рожки, призывая в поход…

Ордын не помнил, как очутился он на своем струге. Он не видел ни Волги солнечной, ни зеленых берегов, ни бегущей на низ флотилии, – для него весь мир был одной сплошной черной дырой, полной боли и рыданий. С ним заговаривали – он смотрел сумасшедшими глазами и ничего не понимал. На него дивились, перешептывались, покачивали головами. Он сидел на носу один, смотрел в играющие волны, а сзади него солдаты тихонько напевали новую московскую, такую унывную песню:

Схороните меня, братцы, между трех дорог,

Меж московской, астраханской, славной киевской,

В головах моих поставьте животворный крест,

А в ногах мне положите саблю вострую…

Кто пройдет или приедет, остановится,

Моему животворному кресту помолится,

Моей сабли, моей вострой испужается:

Что лежит тут вор удалый, добрый молодец,

Степан Разин по прозванью, Тимофеевич…

В Царицыне, конечно, встретили московскую рать крестным ходом. А в последних числах августа Милославский обложил Астрахань. В городе начался голод. Появились перебежчики. Их кормили, поили, ласкали. Поэтому число их увеличилось. Казаки хотели было перерезать в Астрахани вдов и сирот всех ими казненных, но – это было уже невозможно. И всего больше помешал этому Иосель.

Иосель бойко торговал мукой, пухом, драгоценными вещами, старьем, птицей, давал деньги взаймы и уже строгонько покрикивал на казаков.

– Пхэ!.. И что они из-под себя думают?.. Захватили какую-то паршивую Астрахань и думают, что завоевали все царство московское… – говорил он страшно убедительно. – И что вы хотите: чтобы в Астрахани были свои порядки, в Царицыне свои, в Казани свои, а в Москве опять свои? В государстве должен быть порядок, чтобы можно было торговать, всюду ездить, делать дела… А эти добры молодцы думают, что они Бог знает каких делов накрутили, а на самом деле одна глупость и необразованность… Конечно, вольности казацкие, я не говорю, но надо же и торговать…

– Вот проклятый!.. – смущенно бурчали казаки. – И туды крутить и сюды, и никак в толк не возьмешь, чего он хотить…

А другие, потолковее, предостерегали:

– Опасайся, ребята: что-то наш Иосель переменился…

С Дона прибыло тайное посольство. И там дела были не веселы. Всего хуже было то, что атаман Корнило Яковлев и Михаила Самаренин возвратились на Дон не одни, а со стольником Косоговым, который вез казакам милостивую грамоту, хлебный и пушечный запас и денежное жалование. Казаки крепко запасу обрадовались: на Дону благодаря всей этой смуте было голодно. Косогова сопровождали рейтары. И чтобы почтить Москву, казаки встретили царского посла за пять верст от Черкасска, в степи.

По обычаю собрался круг. Косогов – чистяк и краснобай, державшийся очень уверенно, – сообщил казакам, что Корнило Яковлев и Михайло Самаренин дали в Москве за все казачество обещание принять присягу на верность великому государю. Старики и вообще домовитые казаки с большой охотой согласились, но молодежь и беднота подняли шум.

– Мы рады служить великому государю и без крестного целования… – кричали они. – А крест целовать незачем…

Три раза собирался круг, а столковаться все никак не могли. Наконец, старики постановили: кто на крестное целование не пойдет, того казнить смертию по воинскому праву казацкому и пограбить его животы, а пока не дадут все крестного целования, положить крепко заказ во всех куренях не продавать ни вина, ни другого питья, а кто будет продавать, того казнить со всей жесточью.

Этого казаки уж не выдержали, и 29 августа попы привели к присяге атамана и всех казаков перед стольником царским и его дьяком.

– А теперь, казаки, – крикнул довольный Косогов, – сослужите великому государю службу: идите под Астрахань чинить над ворами промысел…

– Радостным сердцем пойдем!.. – закричали казаки посмышленее. – Будем всей душой служить великому государю…

Но через некоторое время к стольнику явились старшины: они только что прослышали, что крымский хан готовится со 100 000 ордой напасть на Азов, а потому им никак невозможно покинуть Дон без защиты. Стольник вынужден был принять это к сведению и руководству…

Замутился астраханский круг, когда донские послы закончили свою печальную новость…

– Сволочи!.. – сплюнул кто-то.

– Вольному Дону аминь… – подвел итог другой.

– Ну и москвитяне, чтобы им…

– Все кончал!.. – сказал Ягайка.

Он снова был в Астрахани: «Наша совсем заболталась… – объяснял он. – Не хочит лесам сидеть – туды-сюды гулять хочит…»

И Федька Шелудяк прямо с круга пошел в Троицкий монастырь, где хранился приговор астраханцев о взаимной поддержке, о вольностях казацких, о походе на Москву, и с перекошенным лицом на глазах всех изорвал его и бросил в грязь…

Астраханцы совсем пали духом. В кружалах шло мрачное пьянство. Иосель был чрезвычайно озабочен и строго покрикивал на казаков: самые несообразные люди – пхэ!.. – и придумали какие-то там дурацкие вольности… Вот Москва, это да, с Москвой всякий порядочный человек торговать может…

Приказные, несмотря ни на что, писали себе и писали…

26 ноября к воеводе Ив. Богд. Милославскому явилась депутация: Астрахань сдается…

Торжествующий Милославский тотчас же приказал строить через проток мост для торжественного входа в Астрахань царских войск, и через сутки мост был готов.

В строгом порядке выстроились войска. Все ратные люди были пешем, в самых лучших одеждах и без шапок. Воевода поднял шестопер. Стукнула пушка, заиграли трубы, забили барабаны и тулумбасы, зазвонили в Астрахани красным звоном колокола, и многоцветная река силы московской устремилась через мост в город. Впереди войска попы шли с путем молебным, а за ними воевода с иконою Пресвятые Богородицы Живоносный Источник в чудесех. А навстречу москвитянам, в предшествии и сверкающего ризами и хоругвями крестного хода, шли астраханцы, все до единого. И когда подошли горожане поближе, все они шарахнулись на колени и завопили о пощаде.

– По милости великого государя, – торжественно и громко сказал воевода, – вам всем, всяких чинов людям, кто был в воровстве, вины отданы и вы государскою милостью уволены…