Вторая мировая война. (Часть III, тома 5-6) - Уинстон Черчилль

Поскольку я не получил никакого ответа, можно было предполагать, что на данный момент диктатор был удовлетворен. Оставались открытыми другие вопросы, Иден телеграфировал из Вашингтона, что он и Стеттиниус договорились о возобновлении наших требований относительно допуска в Польшу наблюдателей и необходимости снова настаивать на том, чтобы Советское правительство повременило с переговорами о договоре с люблинскими поляками. Однако вскоре после этого решения стало известно, что договор уже заключен.

На следующий день, 23 апреля, Стеттиниус и Иден в течение часа с четвертью беседовали с Молотовым по поводу Польши. Они не добились никакого успеха.

Затем Молотов коснулся договора, заключенного Советским правительством с варшавской администрацией. Иден указал, что договор заключен до того, как был достигнут какой-либо прогресс в создании нового временного правительства национального единства в Польше. Молотов заявил, что он сделает все, что в его силах, но любое новое правительство должно базироваться на уже существующем правительстве и должно относиться дружественно к СССР. Молотов был удивлен тем, что договор может вызвать недовольство, так как он отражает попытку СССР поощрить просоветские настроения в Польше. Советы не выдвигали никаких возражений против каких-либо соглашений Англии к Соединенных Штатов с Францией или Бельгией.

Иден отметил, что наши три страны признают правительства Франции и Бельгии, тогда как у Польши существуют два правительства — одно, признанное Соединенными Штатами, нами и большей частью мира, а другое — признанное Советским правительством. Заключение договора с варшавским правительством, которое мы и американцы не признаем, дело совершенно другое и заставляет людей думать, что Советское правительство удовлетворено польским правительством в его нынешнем виде. Стеттиниус согласился с этим.

Молотов возразил, что Соединенные Штаты и Англия не являются соседями Польши и могут позволить себе отложить решения, но Россия должна заключать договоры без задержек, чтобы содействовать борьбе против Германии.

«У меня создалось очень плохое впечатление, — писал мне Иден, — от сегодняшней вечерней встречи с г-ном Молотовым. Я не заметил каких-либо признаков того, что вашему совместному с президентом заявлению было уделено сколько-нибудь серьезное внимание. Если русские не согласятся работать вместе с нами и американцами на основе ялтинских решений, то не будет единства трех держав, которое могло бы послужить основой для Сан-Франциско».

Я ответил 24-го: «Добиваясь, как я это делаю, прочной дружбы с русским народом, я вместе с тем уверен, что она может основываться только на признании русскими англо-американской силы. Я с удовольствием отмечаю, что новый президент не позволит Советам запугать себя».

В тот же день я написал Сталину:

Премьер-министр — маршалу Сталину 24 апреля 1945 года

«Я видел послание относительно Польши, которое было вручено Президентом г-ну Молотову для передачи Вам, и в связи с его особой важностью я консультировался с Военным кабинетом. Мой долг теперь — информировать Вас о том, что мы полностью поддерживаем Президента в вышеуказанном послании. Я искренне надеюсь, что будут найдены средства уладить серьезные трудности, которые, если они будут продолжаться, омрачат час победы».

Суть ответа Сталина сводилась к тому, что мы рассматриваем временное польское правительство не как ядро будущего польского правительства национального единства, а просто как одну из нескольких групп, равную любой другой группе поляков. Это не соответствует решениям, принятым в Ялте. "Там, — утверждал Сталин, — мы все трое, включая президента Рузвельта, исходили из предпосылки, что временное польское правительство, действующее в настоящий момент в Польше и пользующееся доверием и поддержкой большинства польского народа, должно служить ядром, то есть основной частью нового реорганизованного правительства национального единства.

Вы, очевидно, не согласны с таким толкованием этого вопроса. Отказываясь взять югославский прецедент за образец для Польши, вы подтверждаете, что временное польское правительство нельзя рассматривать как основу, как ядро будущего правительства национального единства".

Сталин утверждал также, что у Польши, в отличие от Англии и Соединенных Штатов, имеются общие границы с Советским Союзом. Ее безопасность имеет для России такое же важное значение, как безопасность Бельгии и Греции для Англии. Советский Союз имеет право добиваться дружественного правительства в Польше и никогда не сможет одобрить существование враждебного правительства. «Нас к этому обязывает, — писал он, — помимо всего прочего, кровь советского народа, обильно пролитая на полях Польши во имя ее освобождения. Я не знаю, было ли создано в Греции подлинно представительное правительство и является ли правительство Бельгии действительно демократическим». С Советским Союзом не советовались при создании этих правительств, и он не претендовал на право вмешиваться, «ибо понимает все значение Бельгии и Греции для безопасности Великобритании». Если бы Соединенные Штаты и Англия договорились заранее о Польше, в которой СССР особенно заинтересован, то это поставило бы СССР в нетерпимое положение. Сталин поблагодарил меня за пересылку заявления Миколайчика по поводу восточных границ Польши и обещал посоветовать временному польскому правительству отказаться от своих возражений против приглашения его для консультаций.

«Все, что требуется сейчас, — писал в заключение Сталин, — это принять югославский прецедент за образец для Польши».

29 апреля я изложил все дело Сталину:

"… Вы говорите о принятии «югославского прецедента в качестве образца для Польши»… Я должен сразу сказать Вам, что эти два случая совершенно различны. В случае с Польшей три державы договорились относительно того, какие меры мы должны принять для организации нового правительства. Это должно быть сделано посредством консультаций в присутствии Комиссии между представителями Правительства Берута и польскими демократическими деятелями из Польши и из-за границы. В случае с Югославией не было ничего похожего…

… Я не высказывал каких-либо жалоб или комментариев относительно всего этого и как в Ялте, так и в других случаях молчаливо соглашался с решением, которое было достигнуто в Югославии. Я не выражаю недовольства и сейчас любой акцией, предпринятой Вами в Югославии, несмотря на все мои опасения, и я надеюсь, что все пройдет гладко и сделает югославов процветающим и свободным народом, дружественным как в отношении России, так и в отношении нас самих.

… Мы не могли бы, однако, принять «югославский пример» в качестве руководящего принципа в отношении того, что должно произойти в Польше. Ни мы, ни американцы не имеем каких-либо военных или особых интересов в Польше. Все, к чему мы стремимся в материальных вопросах, должно быть рассмотрено соответствующим образом между дружественными государствами. Все мы здесь потрясены тем, что Вы предположили, что мы могли бы работать над созданием польского правительства, враждебного СССР. Это прямо противоположно нашей политике. Но ведь Польша была страной, из-за которой в 1939 году англичане вступили в войну с Германией.

Обращение нацистов с Польшей для нас символизировало гитлеровскую низость и низменную страсть к завоеваниям, к порабощению, и вторжение Гитлера в Польшу послужило искрой, которая привела к взрыву. Британский народ вступает в войны не по расчету, как это иногда думают, а побуждаемый чувством. Британский народ чувствовал — и это чувство возросло с годами, —что Гитлер со всеми своими посягательствами, проводя подготовку к войне, представлял угрозу для нашей страны и для свобод, которые мы ценим в Европе, и когда после Мюнхена он столь позорно нарушил свое слово в отношении Чехословакии, то даже крайне миролюбивый Чемберлен дал Польше наши гарантии против Гитлера. Когда же германское вторжение в Польшу повлекло за собой выполнение этих гарантий, весь народ вступил в войну против Гитлера, хотя мы были неподготовленными. В сердцах людей зажегся огонь, подобный тому, которым был объят Ваш народ в благородной защите своей страны от вероломного, жестокого и — как это одно время казалось — почти сокрушительного германского нападения…

… Что касается Вашей ссылки на Грецию и Бельгию, то я признаю соображение, которое Вы мне высказали, когда мы должны были вмешаться крупными вооруженными силами для подавления атаки ЭАМ — ЭЛАС против правительственного центра в Афинах. Мы неоднократно давали указания о том, чтобы Ваши интересы в Румынии и Болгарии признавались преобладающими. Однако мы не можем быть полностью вытеснены из этих стран, и мы не хотим, чтобы там обращение Ваших подчиненных с нами столь отличалось от любезного обращения, которое Вы неизменно оказываете нам, занимающим высокие посты. В Греции мы ищем только ее дружбы, которая связывает нас много лет, и хотим лишь ее независимости и целостности. Однако мы не намерены пытаться решить, должна ли она быть монархией или республикой. Нашей единственной политикой в Греции является восстановление нормального положения вещей как можно скорее и проведение справедливых и свободных выборов, которые, я надеюсь, будут проведены в течение последующих четырех или пяти месяцев. Эти выборы должны определить режим, а позже — конституцию. Должна преобладать воля народа, выраженная в условиях свободы при наличии всеобщего избирательного права. Это является нашим коренным принципом. Если бы греки захотели республику, то это не повлияло бы на наши отношения с ними. Мы используем наше влияние на Греческое Правительство, чтобы пригласить русских представителей прийти и свободно посмотреть, что происходит в Греции, а на выборах, как я надеюсь, должны быть русские, американские и британские уполномоченные, которые повсюду в стране могли бы в деталях убедиться в отсутствии запугивания или других нарушений свободы народа делать выбор между различными борющимися партиями. После этого, пожалуй, можно было бы считать, что наша работа в Греции завершена.