Конан Бессмертный - Роберт Говард

Между сидевшими вокруг костра воинами и дергающимся в танце шаманом стояла еще одна странная фигура — этот человек, конечно же, не принадлежал ни к одному из племен пиктов. Он был значительно выше любого из них, ростом примерно с меня, и кожа его, насколько я мог рассмотреть в неверном свете костра, казалась светлой. Но одет он был так же, как окружающие его дикари, в набедренную повязку и мокасины. Тело размалевано, в волосах — соколиное перо. Наверное, он был лигурийцем — одним из тех светлокожих дикарей, что немногочисленными племенами обитают в пиктских лесах и то воюют с ними, то заключают недолгий мир.

Кожа лигурийцев даже светлее, чем у аквилонцев, да и самих пиктов вообще-то нельзя назвать чернокожими — просто они смуглы, черноглазы и черноволосы. Однако народы, обитающие к востоку от Пустошей Пиктов, не считают белыми ни тех ни других — там принято думать, что истинно белым может называться только тот человек, в чьих жилах течет хайборийская кровь.

Пока я, затаив дыхание, наблюдал за происходящим у костра, дикари подтащили к огню еще одного человека — обнаженного окровавленного пикта, в растрепанные волосы которого было воткнуто сломанное перо, по которому я определил, что несчастный принадлежит к племени Ворона, находившемуся в смертельной вражде с племенем Сокола. Связав пленника по рукам и ногам, воины бросили его на алтарь. Я видел, как мышцы Ворона напряглись в тщетном усилии разорвать кожаные путы и опали: ремни были крепки.

Шаман продолжал свой дикий перепляс, одновременно производя руками затейливые жесты над алтарем с лежащим на нем обреченным человеком. Барабанщик еще яростнее заколотил в барабан, впав в настоящий транс. И тут с ветки стоявшего на краю поляны дерева в освещенный круг упала огромная змея — из тех, возможная встреча с которыми приводила меня еще недавно в такой ужас.

Извиваясь, она поползла прямо к алтарю; на ее чешуе играли отблески костра, холодно посверкивали бусинки глаз, длинный раздвоенный язык быстро сновал в узкой змеиной пасти. На сидевших вокруг костра воинов она, казалось, не обращала никакого внимания, они же оставались совершенно спокойны, что немало удивило меня, поскольку уж если пикты и боялись чего-то на этом свете, так только змей.

Добравшись до алтаря, гадина вползла на него и замерла, приподняв узкую голову. Движения пиктского колдуна замедлились — и тут, в такт с ним, затанцевала змея. Шаман издал жуткий сдавленный вой, напоминающий шум ветра, проносящегося сквозь заросли бамбука, а змея, поднимаясь все выше и выше над алтарем, внезапно начала обвиваться вокруг брошенного на камень пленника, причем размеры ее были столь велики, что сверкающие кольца полностью скрыли тело человека. На виду оставалась только его слабо подергивающаяся голова с переполненными смертным ужасом глазами.

Вой шамана сорвался на истерический визг, он сделал резкое движение рукой и бросил что-то в костер.

Огонь стремительно взметнулся вверх, из пламени взвилось и заклубилось над жертвенником причудливое облако, скрывшее на мгновение происходившую на алтаре отвратительную сцену. Потом очертания каменной глыбы словно дрогнули, поплыли, и я уже не мог разобрать в этих непостижимых изменениях, что же было змеей, а что — человеком.

Из груди собравшихся возле костра пиктов вырвался единый, полный благоговейного ужаса вздох, прозвучавший как легкое дуновение ветра в ветвях деревьев.

Дым постепенно начал рассеиваться. Змея теперь неподвижно лежала на алтаре рядом с пленником — почему-то я посчитал их обоих мертвыми. Шаман с усилием схватил гадину и сбросил ее на землю, потом стащил с алтаря и тело человека. Тот безвольно упал рядом со змеей, и колдун перерезал ножом кожаные ремни, после чего снова задергался в танце, плетя руками в воздухе причудливые узоры.

И тут пленник начал проявлять признаки жизни. Он попытался приподняться с земли — и не смог. Голова его судорожно подергивалась и безвольно перекатывалась из стороны в сторону, между полураскрытыми губами то появлялся, то исчезал язык. Потом — я непроизвольно вздрогнул от ужаса — он пополз в сторону, извиваясь всем телом, словно превратился в змею.

Гадина же, лежащая рядом с ним, содрогалась в резких конвульсиях. Она тоже попыталась приподняться с земли, но рухнула обратно. Снова и снова она безо всякого успеха порывалась встать на хвост, напоминая обезноженного человека, который, не осознавая этого, отчаянно желает подняться.

Тишину ночного леса разорвал дикий вой пиктов. Меня колотило от ужаса, к горлу неудержимо подкатывала тошнота. Теперь-то я до конца понял смысл кошмарного первобытного обряда, о котором раньше мне приходилось только слышать: шаман племени Сокола поместил душу плененного врага в тело змеи, а душу отвратительной гадины — в его тело! Такая месть была достойна всех демонов преисподней! А сидящие вокруг костра пикты испытывали истинное наслаждение от этого омерзительного действа!

Обе жертвы ужасного колдовства — человек и змея — беспомощно корчились на земле.

Затем в свете костра коротко блеснул зажатый в руке шамана клинок, и по земле покатились две головы. И — я не мог поверить своим глазам! — рептилия дернулась и затихла, тело же человека перевернулось на бок и начало судорожно извиваться, как будто это на самом деле была обезглавленная змея.

Глаза мои видели многое, но сейчас на меня накатила волна слабости; я чуть не потерял сознание. Неудивительно: какой нормальный человек может вынести столь устрашающее зрелище кошмарного первобытного колдовства?!

Другое дело пикты: ужасная сцена привела их в такой дикий восторг, что они показались мне в этот момент не людьми, а мерзкими порождениями мрака.

Шаман продолжал свой танец. Высоко подпрыгнув, он остановился перед полукругом воинов, сорвал с лица маску, запрокинул назад голову и завыл, словно голодный волк. Красноватый отблеск огня упал на лицо колдуна — и в этот момент я его узнал! Весь перенесенный только что кошмарный ужас, все вызывающее тошноту отвращение переродилось в жгучую ярость — и одновременно с этим как туман испарился мой здравый смысл, все разумные мысли о собственной безопасности, о моей миссии и долге перед своей страной. Потому что шаманом был старый Тейанога — давний и заклятый враг, предавший мучительной смерти множество наших людей. А кроме того, он сжег живьем на костре моего лучшего друга — Джота, сына Гальтера.

Всепоглощающая ненависть заставила меня действовать едва ли не-инстинктивно, без участия сознания. Я вскинул лук и, наложив стрелу на тетиву, выстрелил, почти не целясь,— все произошло почти мгновенно. Свет костра был обманчив, но на таком расстоянии промахнуться я не мог — у нас на Западной границе жизнь во многом зависит от того, насколько хорошо ты умеешь натягивать лук.