Роман в письмах. В 2 томах. Том 2. 1942-1950 - Иван Сергеевич Шмелев

капли и стало лучше». Но это же у тебя от злого — «хуже, мол, стало от твоего лечения!» Я давно заметила, что все мое тебе — плохо. Меня бесит это твое упреканье за театр. Спроси, пожалуйста, Ксению Львовну, как трудно мы достали билеты и как я просила ее купить «для И. С. _с_а_м_ы_й_ лучший, хоть за 1000 фр.». Не веришь — не надо! Будет!

И еще: что это такое «амурничаешь»?590 Как тебе не стыдно?! Вот раз навсегда:

Не говоря о себе лично (т. к. у тебя видимо сложилось свое мнение обо мне!) — касательно д-ра Клинкенберга вообще: это прекраснейший и чистейший человек, которого я чту, и люблю свято его труженическую чистую душу. «Амурничать» — никак к нему не приложимо. И ко мне он относится помимо всяких этих низеньких чувствиц. А в частности и в данном случае почему о нем не пишу: — потому что он в Швеции.

Это объяснение дано тебе, однако, не для реабилитации себя (этого не сделала бы из уважения и к нему, и к себе), но только для того, чтобы показать тебе, как ты можешь толковать на свой лад. И так все! Ваш Париж с его грязненьким подходом ко всему презираю. В кафе в Утрехте591, где я одна сидела, — бывают даже монашки, когда им надо ждать автобуса. Все как-то погано!

Мне стало противно от всего того, чем ты меня все время обдаешь. И еще: «Ты ему (доктору) конечно показала мою книжку с посвящением?» Твое посвящение во французской книжке ведь нисколько не отвечает всему тобою сказанному в письмах, посланных одновременно с книжкой. Никаких моих «высот» ты не видишь, да и нет их, видимо. И к чему все это. Не хочу разбирать твое письмо дальше. Можно далеко зайти, а я не хочу этого. Но скажу только, что говоря о победе над злым, ты на самом деле продолжаешь злобствовать. И чего ты о моем здоровье… Я должна беречься, что и делаю. Никто мне лежать не прописывал. Dr. Klinkenbergh до своего отъезда (я его видела накануне отъезда) в Швецию сказал мне на мои жалобы касательно сердца, что это чисто нервного характера ухудшение, что надо главным образом быть внутренне-спокойной. Был удивительно заботлив. Нет, ты его сущности никак не почувствовал и не понял. «Амурничать» с ним и в голову бы никому не пришло, при всем его шарме. Он святой для меня. Без ханжества. Я бы очень дорожила его дружбой со мной, но и этого быть не может, т. к. он сверхзанят. Все эти дни я была занята малюткой, которая получила ангину, ты конечно замашешь на меня опять руками. Но я не хочу себе в этом отказать. Я наслаждаюсь любовью этого ребенка и была (хоть призрачно) счастлива. Как обожаю я детей. Эта крошка прелестна, сверхмила и ласкова. Милая, кроткая, умница, не по годам ее разумница. Ангелочек. С ужасом думаю о том, что завтра уедут. Как она вся чудесно пахнет. И какое наслаждение ее приветливый голосок певуче позовет меня, и вся она засветится улыбкой. Я спала с ней в одной комнате. Она долго молчала проснувшись и только когда пошевелюсь — тихонечко позовет «О-йга». Эти ножонки, ручонки, все ее существо милое. Ну, довольно. Дети Ивонина устроены. Хорошо. Дай Бог, чтобы поокрепли. Что же у твоей Анны Васильевны? Чем она больна? Слава Богу, что нашлась ей замена592 хотя бы на 1 день пока. И кажется совершенно по рецепту И. А. Нечего смущаться ее элегантностью593. Большому писателю не грех убрать комнаты и элегантной даме. Конечно она не имеет отношения к советскому «делегату»594. Да ты же справиться можешь, кто прислал. Сколько стоит твоя французская книжка? Я должна иметь несколько экземпляров — м. б. смогу заказать через мать Беатрисы, отдав ей стоимость здесь. Но мне надо знать цену. Не исправляй дела с переводом «Богомолья» — я твое отношение к себе знаю. Поручи это кому хочешь. Мою радостную охоту к этому, мою мечту ты разбил сам. Достаточно хлестать меня. Мне все эти Ксении Львовны просто стали противны.

Как ласково рвалось к тебе сердце. Как обидно опять ты оттолкнул. Господь с тобой. Оля

[Приписка поверх текста: ] Это письмо закрыто моим сердечным 16.VII.46. Милый мой Ваня!

16. VII.46

Ванёчек-золоточек, певучий голосочек,

сизый голубочек, крылатый мотылечек!

Сегодня твои 3 письма595 и одно мозаичное из них. Ах ты воркотунчик мой! Все же шлю мое карандашное596 тебе. Там я грустила и огорчалась тобой. Радостно и легко поставлю крест на всяческих обидах и обидках. И ты так, да? Ах, знаешь хорошо было в душе как шла в мой зачарованный Wickenburgh. Ячмени посеяны, но по другую сторону. Они еще зеленые. Набирают силку. Усатики. Теперь дожди, холодно. А до воскресенья стояла жара. Чудесно было. Я ходила в моем красном платье, а то надевала белую русскую кофту. Знаешь? Муж золовки делал цветные фотографии. Если вышло хорошо, то пришлю тебе. Он конечно яркий «из наших», но мог бы быть как таковой хуже. Ты знаешь, Ваня, если Ксения Львовна не возьмет машинку, так я просто закажу в Америке, новую. Чего биться с репарациями. В Голландии ужасны всяческие мастера. Ничего бы для меня не было приятней как писать на твоей машинке, но и как-то даже страшно, святотатно. Я бы сейчас хотела начать «Богомолье». Для этого есть латинская машинка у нас. Ее только что починили.

Не можешь ли ты узнать, м. б. можно просто почтой заказным пакетом послать машинку. Она ведь старая. Ну пусть что-нибудь возьмут пошлины! Ванюрочка, спасибо тебе за высланные книжки. Я когда их получу, сразу же обращусь куда надо. М. б. «Пути Небесные» переведут на голландский язык597.

Пусть пройдут они по Европе.

Пока не забыла: Madame F. N. Tholen, Wilhelminaparfe 56, Utrecht. Она кажется не говорит по-французски. Не м. б. я и ошибаюсь. Эмерик — молодчина!

Что говорит Зеелер. Кланяйся ему, пожалуйста, от меня и скажи, что это особенно почтительный поклон за его отношение к тебе. Вернула ли тебе Ксения Львовна книгу? А Брайкин? Что он все еще болтается к тебе? Ах, эти посетители! Как дорого время и как его мало. Ванечек, хочу начать читать хороших немецких мастеров слова, для «Богомолья». Это очень важно. Есть удивительно сочные «языки». Например люблю Stephan Zweig’a и его брата (?) Arnold’a Zweig’a. До чего сочно и красочно. И все в области чувств и внутреннего.