Мятежный дом - Ольга Чигиринская

— Благодарю, — Бет кашлянула. — Вы пришли обсудить вопросы безопасности на завтра.

— Да, конечно. Вот план больницы, — Огата развернул голографическую проекцию. — Вот центральное фойе третьего этажа, где будет проходить прием. Отсюда открывается прекрасный вид на этот внутренний сад. Я думаю, вам захочется спуститься туда, полюбоваться цветущей уноханой.

— Унохана — это… — Бет наморщила лоб.

— Это дейция, — вежливо подсказал Огата. — Красивые белые цветы. Дополнительный ориентир — третий светильник, считая отсюда. Вы присядете на газон или встанете на колени — словом, займете положение пониже. Поэтому надевайте завтра что-нибудь немаркое. Отговоритесь от всех, кроме охраны. Вам хочется побыть одной, помедитировать, помолиться. В сад берете с собой одного морлока, внешнюю охрану предоставьте мне. По меньшей мере десять минут вас никто не побеспокоит. Может, и больше, но за десять минут я ручаюсь. Все же следите за временем. После медитаций возвращайтесь в фойе.

— Я все поняла, спасибо, — Бет опустила голову. Ей было тягостно, ей было страшно и она с тоской осознавала, что это ощущение вызвано не возможной опасностью провала — а именно самим свиданием. Она увидит Дика. Живым. Она сделает так, чтобы он и дальше оставался живым. Она должна радоваться. Почему же ей так плохо?

— Возьмите, — Огата протянул ей «обойму» из двух пилюль. — Это хороший седативный препарат. Приглушает эмоции, но не влияет на умственную и моторную активность. Примете завтра перед приемом. Если одной покажется мало, примете две.

— А если и двух покажется мало?

Огата улыбнулся.

— Для девушки вашего роста и веса двух мало не будет. А почему не стоит брать три… сами поймете.

— Кстати, — сказала Шана, поднимая люк со своей стороны, — если что, именно этим путем будем сматываться из больницы.

— Если — что? — вдвоем они осторожно поставили люк на ребро, оперев о стену.

— Не забыл, что ты в розыске? Или думаешь, на тебя все уже рукой махнули? Ну так вот, не махнули. На Биакко ты наделал много шороху. Тебя ищут. Так что если нам придется делать отсюда ноги, запомни: вот по этому ходу нужно не сворачивать в садик, а лезть дальше и спускаться вниз. Там будет общая канализация. По ней идешь все время вниз, под уклон — пока не выйдешь к очистительной станции и к морю.

— Понятно, — Дик спустился в колодец и забрался в лаз, предназначенный для ботов-чистильщиков и гемов-тэка. Здесь было тесно даже для него, и на четвереньки не встанешь — пришлось ползти на локтях. По центру бетонной трубы тек грязноватый ручеек, Дик довольно скоро вымок и извозился. Вот так всегда на этой долбаной планете — со своей девушкой и не встретишься по-человечески, то в кровище весь, то в грязи…

У Дика был за спиной плащ-зеркалка, но, опасаясь повредить покрытие, Дик не надел его, только набросил. От воды плащ защитить не мог.

Нужное место Дик нашел по нападавшим в трубу лепесткам. Перевернулся на спину и посмотрел вверх, потом назад — да, он лежал в светлом пятне от фонаря, где кружевная тень от решетки укрывала бетон, и еще два светлых пятна остались позади. Сесть тут было невозможно, и Дик лег, чуть наискосок, чтобы не намочить хоть волосы. Завернулся в зеркалку и стал ждать.

Пока он ждал, похолодало. Он резко напрягал и расслаблял мышцы, чтобы согреться. Как странно, думал он, я сейчас увижу Бет, я должен с ума от радости сходить, а мне то ли страшно, то ли тошно… Понятно, почему — тут замешана Ли, а это значит — страшно и тошно… Он старался дышать ровно. Гнев и страх — не самые подходящие чувства для свидания.

Время тянулось медленно, и мысли Дика, совершив полный круг, то и дело возвращались к самому непреодолимому вопросу — что если Бет он больше не нужен? Они женаты, этого не отменить. Но Бет хотят выдать за другого. И приходилось признать, хотя бы и сквозь зубы, что для всей планеты, для Салима, для их общего дела будет лучше, если Бет выйдет замуж за императора. Отрицать это означало попросту врать самому себе.

Но себя еще можно обмануть. Шнайдера, императора, всю планету. Нельзя только Бога. Они женаты, и пока один из них жив, это никак нельзя изменить. Вступив в брак с императором, Бет совершит смертный грех. Собой, своей душой еще можно пожертвовать. Ее душой — нет.

На лицо упал, проскользнув через решетку, лепесток. Дик взял его двумя пальцами, поднес к глазам. Белизна лепестка по краям была уже тронута коричнево-желтой каймой увядания, но в середине живая ткань как будто еще таила сияние и была упруго-нежной, как мочка уха Бет или Шаны. Испокон веков женщин сравнивали с цветами. Дик положил лепесток на губы, дунул — тот на миг взлетел и упал куда-то в тень.

Раздались шаги — но это была не Бет. Служба безопасности осматривала садик. Юноша надвинул на лицо капюшон и замер в неподвижности. Люди и морлоки несколько раз прошли прямо над его головой, но, ничего не заметив, убрались.

Прошло еще несколько минут тягостного ожидания — и вдруг по камням застучали одинокие каблучки, явно женские. Дик, поднявшись на локтях к самой решетке, всматривался изо всех сил — но видел только то, что было прямо над ним: куст уноханы и небо.

Шаги остановились совсем рядом, Дик услышал шорох платья. Потом Бет — это точно была она! — перешагнула решетку и остановилась. Дик почти не видел ее лица — только подбородок и чуть-чуть нос — но ее нельзя было не узнать!

По правде говоря, на лицо он посмотрел только во вторую очередь — после того как она непроизвольным жестом подобрала край платья, которое закрывало весь наружный обзор — но, расходясь книзу широким колоколом, давало глядящему из-под решетки Дику такой вид на ее ноги, что у него дух захватило.

По весеннему времени в городе было тепло, да и в клинике служба микроклимата работала отлично — так что ноги у Бет были голые. Можно сказать, еще и босые — сандалии с тонкой подошвой поддерживались только прозрачными перепонками. Ноги Бет окутывали серебристые сумерки — платье было словно из ртути. И в этих сумерках белый треугольник трусов просто-таки сиял. Как лепесток уноханы.

Дик почувствовал, как пересохло во рту, и не знал, просто не знал, как позвать ее и что сказать. И когда слова наконец пришли — это была такая беспросветная глупость, что ему тут же захотелось от стыда испариться на месте, прямо в той трубе…

Бет на негнущихся ногах вышла в сад, и только после этого поняла, что совершенно не знает, как выглядит эта треклятая дейция или унохана. Правда, у нее оставался другой ориентир — светильник у поворота и клумба с причудливыми камнями.

Проблема в том, что и светильников, и поворотов, и причудливых камней в этом саду было ну просто несчитано. Она зашагала по дорожке. Хм, ну по крайней мере можно быть точно уверенной в том, что вот это — не унохана, потому что это декоративный шиповник… Идем дальше. Как в такой тесный внутренний садик умудрились всунуть столько меняющихся ландшафтов? С этой точки вообще выглядит как самый настоящий лес…

В конце концов, подумала она, можно будет просто осмотреть все дренажные решетки. Подряд. Тем более, они такие узорчатые, что Роланд не удивится. Если, конечно, он вообще умеет удивляться. Тропинка сделала петлю, и Бет увидела своего телохранителя, такого неподвижного, что он вполне мог сойти за статую.

Бет подавила желание махнуть ему рукой, чтобы получить хотя бы ответный кивок. Она сказала, что желает помедитировать минут пятнадцать в одиночестве, и Роланд это слышал. Конечно, он не мог выпускать подопечную из виду — но морлочьей деликатности хватало на то, чтобы стоять неподвижно и прикидываться садовой скульптурой. Не стоило ломать игру. У нее медитативное, молитвенное настроение, она бродит по дорожкам сада, опустив глаза…

Несмотря на дозу седатива, она слышала удары своего сердца, гулкие, словно ее грудная клетка полая и каждый звук отдается эхом. Но препарат помогал. Если бы не он, она не смогла бы удержаться от вскрика, когда прямо под ногами кто-то прошептал:

— Бет! Бет, я вижу твои трусики.

Ноги Бет, еще недавно совсем деревянные, разом обмякли. Она опустилась на край газона, махнула рукой встрепенувшемуся было Роланду, и тот снова застыл в позе «вольно».

Сквозь решетку на Бет смотрели очень знакомые глаза. Они казались черными сейчас, потому что в саду царил приятный полумрак, а в дренажной канаве, куда втиснулся Дик, была и вовсе темень.

— Это вместо «здравствуй»! — вырвалось у нее.

— Они просто обалденные, Бет. Извини меня. Я не знал, что сказать, увидел тебя и все мозги растерял сразу же. Здравствуй.

Решетка изображала соты и ползающих по ним пчел — узорное литье Картаго, предмет гордости здешних мастеров-планетников… Под ложечкой заныло — решетка и морлок, как в ту ночь, и на этот раз она должна вырвать ему сердце.