Рукопись, найденная в Сарагосе - Ян Потоцкий

— Сеньор дон Белиал, — сказал я, — ты с необычайной холодностью говоришь о добрых поступках, однако весьма пылко о наслаждениях, которые, в конечном счете, являются грехами. Кто-нибудь мог бы подумать, что ты жаждешь моей погибели, и мог бы возомнить, что ты не кто иной, как…

Дон Белиал не дал мне закончить.

— Я, — сказал он, — один из главных членов могущественного сообщества, которое поставило целью осчастливить людей и освободить их от бессмысленных предрассудков, которые они всасывают с молоком матери и которые потом становятся препятствием для всех их стремлений. Мы выпустили в свет уже множество мудрых книг, где самым очевидным образом доказываем, что себялюбие является основным принципом всех людских деяний[281] и что милосердие, привязанность детей к родителям, горячая и чувствительная любовь, милость королей — только утонченные формы себялюбия. Итак, если себялюбие является основой всех людских деяний, то удовлетворение наших стремлений должно быть, следовательно, единственной их целью. Это прекрасно знали законодатели и поэтому так составили законы, чтобы можно было их обойти, чем люди также не преминули воспользоваться.

— Как, сеньор дон Белиал, — прервал я его, — разве ты не считаешь, что справедливость и несправедливость являются истинными ценностями?

— Это, — возразил он, — ценности относительные. Я лучше поясню тебе это с помощью притчи, слушай только со вниманием:

«Маленькие мухи ползали по верхушкам куколя — густой и высокой сорной травы. Одна из них сказала другим: «Взгляните на этого тигра, лежащего рядом с нами. Он — кротчайшее из животных, ибо никогда не причиняет нам никакого зла; и в то же время, напротив, баран — это дикий зверь, который, если бы сюда пришел, тотчас же сожрал бы нас вместе с травой, служащей нам прибежищем. Но тигр справедлив и отомстил бы за нашу смерть».

Из этого ты можешь сделать вывод, мой юный друг, что все понятия о справедливости и несправедливости, зле и добре — понятия относительные, а никоим образом не абсолютные или же всеобщие. Я согласен с тобой, что существует своего рода дурацкое наслаждение, связанное с тем, что называют добрыми делами. Ты непременно испытаешь его, спасая невинно обвиненного Гораньеса. Ты не должен ни мгновения колебаться, если даже тебе уже наскучило его семейство. Остановись, у тебя есть на то достаточно времени. Ты должен вручить незнакомцу деньги в субботу, спустя полчаса после захода солнца. Приходи сюда в ночь с пятницы на субботу, три тысячи пистолей будут ждать тебя ровно в полночь. А пока я прощаюсь с тобой; прими, пожалуйста, ещё одну бонбоньерку с конфетками.

Я вернулся домой и по дороге съел несколько конфет. Госпожа Сантарес и её дочери ещё не спали, ожидали меня. Я хотел говорить о несчастном узнике, но мне не дали на это времени… Однако зачем мне рассказывать о столь позорных поступках? Достаточно тебе знать, что, распустив удила похоти, мы утратили меру времени и не считали дней. Об узнике мы совершенно забыли.

Суббота близилась к концу. Солнце, заходящее за тучи, казалось, бросало по небу кровавые отблески. Внезапные молнии вселили в меня тревогу, я пытался вспомнить последний разговор с доном Белиалом. Вдруг я услышал глухой загробный голос, троекратно повторяющий:

— Гораньес! Гораньес! Гораньес!

— Праведное небо! — воскликнула госпожа Сантарес, — кто это, небесный или адский дух со мной и возвещает о смерти моего бедного отца?

Я потерял сознание. Придя в себя, побежал к Мансанаресу, желая в последний раз просить дона Белиала сжалиться. Альгвасилы задержали меня и привели на незнакомую мне улицу, в дом, также мне не знакомый, но в котором я вскоре опознал тюрьму. Меня заковали в цепи и бросили в мрачное подземелье. Я услышал рядом с собой лязг цепей.

— Это ты, юный Эрвас? — спросил мой товарищ по несчастью.

— Да, — ответил я, — я Эрвас и узнаю по голосу, что говорю с доном Кристобалем Спарадосом. Знаешь ли ты что-нибудь о Гораньесе? Был ли он невиновен?

— Он был невиннее всех на свете, — ответил дон Кристобаль, — но обвинитель расставил столь хитроумные силки, что мог по своему желанию погубить его или спасти. Он вымогал у него три тысячи пистолей. Гораньес не мог нигде их достать и только что удавился в тюрьме. Мне дали на выбор подобную же смерть или пожизненное заключение в замке Лараке на побережье Африки. Я выбрал это последнее в надежде, что при первой же возможности улизну и тогда перейду в магометанство. Что до тебя, мой друг, то тебя вскоре поведут пытать, чтобы допросить о вещах, о которых ты не имеешь ни малейшего понятия. Ты жил под одним кровом с госпожой Сантарес, и они решили, что ты сообщник её отца.

Представь себе человека, дух и тело которого изнежились и расслабились в наслаждениях и которому внезапно угрожают длительные и жестокие муки. Мне казалось, что я уже испытываю боль от пыток. Волосы у меня встали дыбом, тревога сковала моё тело, руки и ноги мои отказались служить и начали судорожно подрагивать.

Надзиратель вошел в подземелье за Спарадосом, который, уходя, бросил мне кинжал. У меня даже не было сил его поднять, не говоря о том, чтобы пробиваться на волю с его помощью. Отчаяние моё дошло до такой степени, что самая смерть не смогла бы меня успокоить.

— Ах, Белиал! — возопил я, — Белиал, я отлично знаю, кто ты, и однако призываю тебя.

— Иду на твой зов, — крикнул нечистый дух. — Возьми этот кинжал, добудь кровь из пальца и подпиши бумагу, которую я тебе подаю.

— О, мой ангел-хранитель, — возопил я, — неужели ты уже совсем покинул меня?

— Слишком поздно ты его призываешь! — закричал сатана, скрежеща зубами и изрыгая пламя. И тут же вонзил когти мне в лоб.

Я ощутил жгучую боль и лишился чувств, вернее, впал в неизъяснимый восторг. Внезапный свет озарил подземелье. Златокрылый херувим показал мне зеркало и молвил:

— Ты видишь на своём челе перевернутое Тау. — Это знак проклятия. Ты узришь его на лбах других грешников, приведешь двенадцать из них на стезю спасения и лишь тогда сам на неё возвратишься. Облачись в эти одежды паломника и следуй за мной!

Я проснулся или, скорее, мне показалось, что я пробуждаюсь; в самом же деле я находился уже не в темнице, а на дороге в Галисию. На мне было странническое платье.

Вскоре я увидел процессию пилигримов, идущих к святому Иакову Компостельскому. Я присоединился к ним и обошел все святые места в Испании. Хотел перейти в Италию и посетить Лорето.[282] Я был тогда в Астурии — путь мой, таким образом, лежал через Мадрид. Прибыв в этот город, я пошел на Прадо, желая отыскать дом госпожи Сантарес. Однако я не нашел его, хотя узнал все соседние дома. Мне это доказало, что я все ещё во власти сатаны. Я не посмел продолжать свои поиски.