Рукопись, найденная в Сарагосе - Ян Потоцкий

Вошла их матушка. С того мгновения, когда я освободил её от кредиторов, обращение её со мною приобрело характер невыразимой нежности. Нежность её на мгновение меня успокоила, но вскоре я взглянул на неё тем же самым взором, что и на дочерей. Она постигла, что со мной творится, смутилась, и взгляд её, избегая моего взгляда, упал на злополучную бонбоньерку. Она взяла несколько конфеток и ушла; вскоре однако, вернулась, осыпала меня ласками и сжала в своих объятиях, называя сыном.

Покинула она меня с явной неохотой, с трудом пересиливая себя. Смятение моих чувств доходило до безумия. Я ощущал, как некое пламя разливается в моих жилах; едва видел окружающие меня предметы, какая-то мгла застилала мне глаза.

Я хотел выйти на террасу. Двери в комнате девушек были приоткрыты, я не смог удержаться и вошел. Чувства их были ещё в большем смятении, чем мои. Я испугался, хотел вырваться из их объятий, но у меня не хватило сил. Мать вошла в комнату, упреки замерли на её устах, а вскоре она утратила уже право в чем бы то ни было упрекать нас.

Извини, сеньор дон Корнадес, — прибавил пилигрим, — извини, что я говорю тебе о вещах, рассказ о которых уже сам по себе — смертный грех. Но история эта необходима ради твоего спасения, а я решил вырвать тебя из когтей гибели и уповаю, на то, что осуществлю своё намерение. Помни, явись сюда завтра в тот же час.

Корнадес вернулся домой, где ночью вновь его преследовала тень покойного графа де Пенья Флор.

Цыган, досказав эти слова, вынужден был расстаться с нами и отложить дальнейшее повествование на следующий день.

День пятьдесят второй

Мы собрались в обычное время, и старый вожак, уступая нетерпению слушателей, поспешил продолжить историю, которую Бускерос поведал некогда по просьбе кавалера Толедо.

Как только Корнадес пришел в назначенное время, Пилигрим стал рассказывать дальше так:

Бонбоньерка моя опустела, конфетки были все съедены, но взоры наши выдавали сжигавшие нас желания и жажду оживить угасший пламень. Наши помыслы вскармливались порочными воспоминаниями, а в нашей усталости была своя греховная прелесть.

Тяжкий проступок или злодеяние непременно заглушают естественные чувства. Госпожа Сантарес, всецело предавшись распутным влечениям плоти, забыла, что отец её ещё в темнице и что, быть может, ему уже подписан смертный приговор. Я тем меньше думал об этом, когда странное обстоятельство, о котором я сейчас тебе расскажу, напомнило мне об этом.

Однажды вечером ко мне вошел какой-то незнакомец, старательно кутавшийся в широкий плащ. Я немного испугался его, тем более, что он скрывал лицо под маской. Таинственный человек жестом велел мне сесть и, сам сделав то же самое, сказал:

— Сеньор Эрвас, ты, кажется, друг госпожи Сантарес, и поэтому я хочу с тобой поговорить искренне и откровенно. Дело серьезное, и мне не хотелось бы улаживать его с женщиной. Госпожа Сантарес доверилась ветренику по имени дон Кристобаль Спарадос. Сейчас он в тюрьме вместе с сеньором Гораньесом, отцом твоей хозяйки. Безумец этот полагал, что владеет тайной, известной лишь нескольким вельможам, но он ошибается; зато я знаю её во всех подробностях. Изложу тебе её вкратце: через неделю, считая с нынешнего дня, спустя полчаса после захода солнца я пройду мимо ваших дверей и трижды произнесу имя заключенного: Гораньес, Гораньес, Гораньес. После третьего раза ты вручишь мне кошелек с тремя тысячами пистолей. Сеньор Гораньес не находится уже в Сеговийской башне, его перевезли в мадридскую тюрьму. Участь его должна решиться также неделю спустя, считая с нынешнего дня до полуночи тех же суток. Вот и все. что я должен был тебе сказать.

С этими словами незнакомец в маске поднялся и ушел.

Я знал, а скорее догадывался, что госпожа Сантарес не располагала никакими средствами, и решил прибегнуть к милости дона Белиала. Я сообщил моей хозяйке, что дон Кристобаль попал под подозрение и не может больше у неё бывать, но что у меня есть знакомые в министерстве и я надеюсь на счастливый исход моих стараний. Надежда спасти жизнь отцу наполнила душу госпожи Сантарес величайшей радостью. Она присоединила признательность ко всем прочим чувствам, какие питала ко мне. Её преданность казалась мне теперь менее порочной. Столь великое благодеяние в её глазах совершенно снимало с неё всякий грех. Новые наслаждения заполнили все наше время.

Я вырвался на одну ночь, чтобы сходить к дону Белиалу.

— Я ждал тебя, — сказал он мне. — Я знал, что сомнения твои продлятся недолго, а угрызения совести забудутся ещё быстрее. Все сыны Адама вылеплены из одной и той же глины. Но я не ожидал, что тебе так скоро наскучат все те наслаждения, которых никогда не испытывали даже короли этого маленького шарика, ибо они не знали моих конфеток.

— Увы, сеньор дон Белиал, — ответил я, — ты наполовину высказал правду, но что до нынешнего моего образа жизни, то он мне нисколько не наскучил. Напротив, я опасаюсь, что если бы я его несколько изменил, жизнь утратила бы для меня всю свою прелесть.

— Несмотря на это, — молвил дон Белиал — ты пришел ко мне за тремя тысячами пистолей, с помощью которых ты хочешь купить свободу сеньору Гораньесу. Ты, конечно, не знаешь, что как только он будет оправдан, он тотчас же перевезет в свой дом дочь и внучек, которых уже с давних пор предназначал в жены двум молодым чиновникам своей канцелярии. Ты увидишь в объятиях этих счастливых мужей два восхитительных создания, которые пожертвовали тебе свою невинность и вместо всякой награды желали только известной доли в наслаждениях, источником которых был ты сам. Более вдохновленная взаимным соперничеством, нежели ревностью, каждая из них находила награду в счастье, причиной которого была, и без зависти наслаждалась счастьем, которым дарила тебя другая. Матушка их, более опытная, но не менее страстная, благодаря моим конфеткам могла без обиды взирать на счастье дочерей. После таких мгновений что ты станешь делать с остальной твоей жизнью? Быть может, пойдешь искать узаконенных наслаждений супружества или вздыхать по чувствам кокетки, которая не обещает тебе даже тени услад, каких ни один смертный до тебя не испытывал. Тут дон Белиал внезапно изменил тон и сказал:

— Но нет, я не прав. Отец госпожи Сантарес и вправду невиновен, и свобода его зависит от тебя. Наслаждение от совершения доброго деяния должно превысить все другие наслаждения.

— Сеньор дон Белиал, — сказал я, — ты с необычайной холодностью говоришь о добрых поступках, однако весьма пылко о наслаждениях, которые, в конечном счете, являются грехами. Кто-нибудь мог бы подумать, что ты жаждешь моей погибели, и мог бы возомнить, что ты не кто иной, как…