Весь Хайнлайн. Туннель в небе - Роберт Хайнлайн

Вот Бетти так никогда не сделает.

А впрочем, откуда знать?

Все-таки женщины — очень странные существа. Может, им с Ламмоксом лучше продолжать холостяцкую жизнь, так как-то вернее. Размышления Джонни тянулись до вечера; все это время он провел в компании звездного зверя. А тут еще эти опухоли. Кожица на одной уже сделалась совсем тонкой; похоже, она вот-вот лопнет. Может, их вскрыть? Но хотя ни один человек на Земле не знал о Ламмоксе больше, чем Джонни, тут и он ничего не мог утверждать наверняка.

Это надо же, чтобы ко всем остальным радостям Ламми умудрился еще и заболеть! Ужинать Джонни не пошел. В конце концов мать сама вышла из дома с подносом.

— Я подумала, может быть, тебе хочется устроить тут с Ламмоксом пикник, — сказала она.

Джонни посмотрел на нее с подозрением.

— Спасибо, мама… Спасибо.

— А как поживает Ламми?

— Да вроде бы все в порядке.

— Вот и чудесно.

Мать ушла. Джонни опять-таки с подозрением проводил ее взглядом. Злая — она далеко не сахар, но уж когда у нее такой загадочный вид, когда она вся, словно кошка, легкая и ласковая — ждать можно чего угодно. Как бы там ни было, ужин (отличный!) Джонни смел подчистую; после завтрака прошло достаточно времени, чтобы проголодаться. Через полчаса мать появилась вновь.

— Поел, милый?

— Э-э… Да, спасибо, очень вкусно.

— Спасибо, милый. Ты принесешь поднос сам? И вообще приходи, в восемь у нас будет мистер Перкинс, он хочет с тобой поговорить.

— Мистер Перкинс? А кто это? — Но дверь за ней уже успела закрыться.

Мать была внизу, в кресле, с вязанием на коленях — одним словом, картина полного умиротворения и уюта. Нежно улыбнувшись сыну, она спросила:

— Ну? Как мы теперь себя чувствуем?

— Все в порядке. Мам, слушай, а кто этот Перкинс? И чего ему от меня надо?

— Он позвонил сегодня утром и попросил разрешения зайти. Я сказала, чтобы он приходил в восемь.

— А он не говорил, что ему надо?

— Ну, как сказать… может быть, и говорил, но мамочка думает, пусть лучше мистер Перкинс сам расскажет о своем деле.

— Наверное, что-нибудь насчет Ламмокса?

— Ну зачем устраивать своей мамочке целый допрос. Скоро ты сам все узнаешь.

— Но послушай, я же…

— Если не возражаешь, не будем больше говорить на эту тему. Милый, разуйся, пожалуйста, я хочу снять с твоей ноги мерку.

Джонни, несколько обескураженный, начал снимать ботинок, но на полдороге остановился.

— Мам, не надо вязать мне носки.

— Что, милый? Но мамочке очень нравится вязать своему сыночку.

— Да, но… Слушай, я же не люблю домашней вязки. От них у меня ступни трескаются, я тебе сколько раз говорил и показывал.

— Что за глупости, дорогой. Ну как может такая мягкая шерсть повредить твоим ногам? И ты подумай, сколько стоили бы такие носки, если их покупать. Натуральная шерсть, настоящая ручная работа. Другой бы спасибо сказал.

— Но мне-то они не нравятся, говорю тебе!

— Иногда, дорогой, — вздохнула она, — я просто ума не приложу, что с тобой делать. Ну просто ума не приложу. — Она свернула вязание и отложила в сторону. — Пойди помой руки… да, и лицо тоже… и причешись. Мистер Перкинс будет с минуты на минуту.

— Так насчет этого мистера Перкинса…

— Не задерживайся, милый. И не надо устраивать матери сцен.

Несмотря на все мрачные подозрения Джона Томаса, мистер Перкинс оказался экземпляром вполне приятным. После пустопорожнего обмена ритуальными формулами вежливости и чашки кофе, которая должна была символизировать гостеприимство, он перешел к делу.

Мистер Перкинс представлял лабораторию экзотических форм жизни Музея натуральной истории. В Музее узнали про Ламмокса из газет, расписавших похождения зверя и суд над ним. Теперь Музей хотел его купить.

— И к моему крайнему изумлению, — добавил он, — изучая архив, я узнал, что наш Музей уже один раз пытался купить этот экземпляр… насколько я понимаю, у вашего дедушки. Имя такое же, как у вас, и по дате сходится. Скажите, а вы случайно не родственник…

— Моего прапрапрадедушки? Да, конечно, — прервал его Джон Томас. — А купить Ламмокса они действительно у него хотели, только он тогда не продавался. И сейчас тоже не продается.

Миссис Стюарт подняла голову от вязания.

— Милый, надо же все-таки быть разумным. Ты сейчас не в таком положении.

Джон Томас упрямо молчал.

— Поверьте мне, мистер Стюарт, — с теплой улыбкой продолжал Перкинс, — я вам очень сочувствую. Но наш юридический отдел изучил этот вопрос, и я хорошо знаю, в каком вы сейчас положении. Поверьте, я совершенно не собираюсь его усложнять; мы нашли решение, в результате которого у вас кончатся все неприятности, а ваш питомец будет в полной безопасности.

— Я не продам Ламмокса.

— Но почему? Если это окажется единственным разумным выходом?

— Ну… потому, что не могу. Даже если бы захотел. Мне его оставили не затем, чтобы продавать, а затем, чтобы я берег его и заботился о нем. Он — член нашей семьи с тех пор, когда меня еще и на свете не было, да и мамы тоже, если уж на то пошло. — Джон строго посмотрел на мать. — Не понимаю, мама, как тебе такое в голову могло прийти.

— Может быть, хватит, милый? — негромко сказала миссис Стюарт. — Уж наверное мать знает, что для тебя лучше.

Видя настроение Джона Томаса, мистер Перкинс быстро сменил тему.

— Во всяком случае, можно мне посмотреть на это существо? Чтобы не оказалось, что я зря сюда прокатился. Мне страшно любопытно.

— Ну, в общем-то да. — Джонни медленно поднялся и повел гостя во двор.

Мистер Перкинс поглядел на Ламмокса, сделал глубокий вдох и громко выдохнул.

— Великолепно! — Он восхищенно обошел зверя кругом. — Просто великолепно. Это же уникальный экземпляр… и к тому же — самое большое ВЗС, какое я в жизни видел. Да как же его сумели привести?

— Ну, с того времени он подрос, — признался Джон Томас.

— Если я правильно понял, он умеет немного подражать человеческой речи. Не могли бы вы заставить его что-нибудь сказать?

— Почему подражать? Он просто говорит.

— Действительно?

— Конечно. Эй, Ламми, как жизнь?

— Все в порядке, — пропищал Ламмокс. — А чего ему надо?

— Это потрясающе, — мистер Перкинс удивленно воззрился на зверя. — Говорит! Мистер Стюарт, наша лаборатория просто должна иметь этот экземпляр.

— Я же сказал — нет смысла даже и говорить.

— Теперь, увидев его… и услышав, я готов предложить значительно более высокую цену.

Джон Томас с большим трудом сдержался и не произнес грубость, вертевшуюся у него на языке. Вместо этого он сказал: