Чакра Кентавра (трилогия) - Ольга Ларионова

Командор поступил, как настоящий мужчина: он сказал “нет” и, стиснув зубы, молчал на протяжении четырех или пяти часов. Все доводы, просьбы и угрозы моны Сэниа разбивались о такую неодолимую преграду, как отсутствие возражений.

Своего он добился — мона Сэниа выдохлась и замолчала.

— Ких, Пы и Борб, готовьте два кораблика, — будничным тоном распорядился командор. — Ваше высочество, прошу к карте.

Картой этот схематический рисунок можно было назвать только условно — в разведывательном полете он набросал очертания двух материков исследуемой планеты и обозначил наиболее крупные города — вернее, их развалины — в экваториальном поясе.

— Учитывая печальный опыт нашего пребывания на Трижды Распятом, заранее определяю точки высадки: здесь, здесь… и, пожалуй, для контроля на крайнем севере — вот тут. Искать нас только в том случае, если от меня не будет поступать сообщений в течение пяти дней. Что маловероятно. Вопросы есть?

Туповатое и почти четырехугольное лицо Пыметсу никогда не способно было скрыть его мысли — вот и сейчас стало очевидно, что вопрос у него имеется.

— Я беру с собой Шоёо, поскольку предположительно — это его родина. Остальные… м–м-м… члены нашей семьи не должны покидать Бирюзовый Дол, — строго проговорил командор, опережая этот вопрос.

Пы пошевелил губами и опустил голову.

— Все свободны, — заключил Юрг.

Когда дружинники удалились, принцесса величественно повернулась, чтобы вслед за ними безмолвно — хватит, наговорилась! — покинуть помещение, но голос мужа, ставший вдруг неуверенным и просительным, заставил ее помедлить:

— Сэнни, я… Я не могу вот так улететь.

Подбородок ее дрогнул — ну, разумеется. И сейчас она добьется от него…

— Сэнни, за мной долг. Я все время думал об этом и в предыдущем полете. Я ведь дал слово!

Древние боги, о чем это он? Она‑то настроилась совсем на другой лад и сейчас просто растерялась.

— Как ты помнишь, я обещал нашему менестрелю свой меч в уплату за его службу. Скажи, что делать, чтобы я мог с ним расплатиться?

Дипломатический прием возымел действие: мысли принцессы переключились на чернокожего волокиту.

— Я же говорила тебе, что перебросила его обратно на Тихри. Сейчас он, по–видимому, уже выбрался из этого болота…

— И куда?

— Ну, не знаю. Можно слетать туда и поглядеть — сверху, не приземляясь. Это секундное дело…

Юрг не успел возразить, как лицо ее приняло то чуточку отрешенное выражение, которое он наблюдал у джасперян в тот миг, когда они представляют себе это загадочное НИЧТО, затем сделала стремительный шаг вперед…

И ничего не произошло.

Она резко обернулась, вперив в супруга изумленный взгляд.

— В чем дело? — она была просто потрясена. — Болото, зеленый ночной свет… Все как тогда!

Она сделала еще один шаг — и снова осталась под шатровым сводом.

— Ты потеряла свой дар? — Юрг прошептал это едва слышно — никто, даже верная дружина, не должен был знать об этой катастрофе, в глазах джасперян, вероятно, равносильной трагедии.

— Нет, нет, нет… — она тоже перешла на шепот, но скорее оттого, что ей изменил голос — Это просто невозможно. Тут другое…

— Кто‑то поставил заслон?

— Нет. Нашим перелетам через НИЧТО противостоять невозможно. А то, что я осталась здесь, означает только одно: того места, которое я мысленно себе представила… не существует!

— Нигде–нигде на Тихри?

— Нигде во Вселенной!

— Ничего не понимаю… — растерянно пробормотал командор. — Но если Харр исчез — значит, он там, в том самом уголке Тихри или другой планеты, который ты себе представила!

— Да. Но прошло время и… мне даже страшно это произнести… Этого уголка больше нет на свете. Там теперь что‑то другое, но отнюдь не бескрайнее болото, освещенное яркой зеленой звездой. Или вообще нет ничего.

Юрг представил себе взрыв сверхновой, после которого действительно ничего не остается в окрестностях гибнущей звезды, и у него от ужаса заледенела спина, словно на нее наложил лапу призрачный ледяной локки.

А Харр по–Харрада, самозваный рыцарь, в это самое время восседал на ковровой подушке посреди своей — то есть Махидиной — хижины и решал принципиальный вопрос: выудить ли ему еще одну соленую рыбку из пузатого бочонка, только что доставленного из амантовых погребов, или это будет уже бесповоротный перебор? Соль в Многоступенье была чуть горьковатой, рыбка сдобрена водяным перцем и вкусна ну просто обалденно, и поглощать ее, да еще и с печеными круглыми кореньями, можно было бы до бесконечности, да вот беда — вкусность сия требовала неограниченной запивки, а бурдючок с пенным дурноватым пойлом, отдаленно напоминающим тихрианское пиво, был уже на две трети пуст. Да и на простор тянуло, в холодок под деревце. Состояние такое было весьма близко к полному блаженству, если бы не свербела одна мысль: зря он проболтался при девках об амантовых детишках. Он их, разумеется, по именам не называл, но Мади сообразит, она ведь у нас кладезь премудрости, что никаких других брата с сестрой Харр вчера и повстречать не мог, а если бы и повстречал — не поведали бы они ему столь тайные и крамольные мысли.

Махида, по–бабьи уловив перемену в настроении своего покровителя, кинула ему обрывок зеленого листа — утереться — и недовольно фыркнула:

— Безбедно живут, видать, детишки ентовы, что у них иной заботы не имеется, как о новом боге размечтаться! С любого бога проку — тьфу, что с горбаня молока, а радости — одни орешки на удобрение. С малолетнего сглупа кого себе не выберешь, так на то закон есть: как семьей обзаводишься, бога и поменять можно, только заплати аманту откуп. И вся недолга.

— Так о том они и печалятся, что менять им не на что, — тихонько прошептала Мади, двумя пальчиками обдиравшая шкурку с печеного клубешка, и Харр понял, что она не столько об Иддсовых отпрысках, сколь о собственных невеселых размышлениях, причины которых он, честно говоря, не понимал.

— Ну так пусть себе Успенную гору выберут, она громадная, одна на всех!

— Не на всех, — тихо возразила Мади, — из Медостава Ярого ее уже и не видать… Да и какой толк с горы?

— А земля–матушка? Она ж на всех одна! — решил внести свою лепту Харр.

Подружки всплеснули руками.

— Сказанул! Земля — она мертвых укрывает, ей поклониться — в нее попроситься, — не на шутку перепугалась Махида.

— Ну, тогда не знаю, — раздосадовался Харр, воображение которого было на пределе, а низ живота тревожил тягостной переполненностью. — Кабы не ваша блажь, что бога обязательно лапать надо да вылизывать, лелеючи, так лучше солнца ничто не подошло бы.

— Тоже мне задачка мудреная! — пожала плечами практичная донельзя Махида. — Пусть велят меднику выковать солнышко золоченое, и весь сказ. А ежели кто хочет единого бога иметь, то пусть такую же фиговину себе закажет, вот и будут одинаковые боги во всех станах окрестных!

Харр подивился ее сообразительности, но мысль эта как‑то пришлась ему не по душе.

— Не, негоже подделке поклоняться, лжу лелеять. Живому солнышку на то и глядеть‑то будет отвратно.

— Это почему так? — взвилась Махида, в кон веки возгордившаяся тем, что оказалась сообразительнее умнички Мади.

— А потому что идолу поддельному поклоняться — это все равно что с чучелом вместо девки любиться, — отрезал Харр, чтобы больше не приставала.

Мади медленно подняла на него прекрасные свои, точно черной гарью обведенные глаза, и он уже знал, что она скажет: дай мои кружала, Махида…

— Что, кружала тебе? — рявкнула униженная хозяйка дома. — Поди в червленую рощу, набери кипу листов, тогда проси! Все перевела на свои кружала, на кой они только ляд…

Мади послушно поднялась:

— Сказала бы раньше, я по дороге забежала бы хоть к ручью.

— У ручья, может, еще кто из подкоряжников хоронится, тебя что, по Гатитовой доле завидки берут?

Харр, почесываясь, поднялся:

— Пожалуй, и я пройдусь, разомну косточки. Да и Мади поберегу.

— Меня б ты поберег! — впрочем, ни тени ревности в ее голосе не промелькнуло — одна бабья стервозность.

— Да угомонись ты, — досадливо отмахнулся он от разошедшейся любушки. — Мне в доме сидеть невтерпеж, а в роще я, глядишь, все деревца поочередно ублажу, не хуже аманта вашего лесового.

С тем и вышли — впереди Мади, аккуратно переступающая через непросохшие лужи, сзади, вразвалочку, обоспавшийся и начинающий нагуливать брюшко Харр с плетеной сеткой для листьев. До последних хижин дошли молча, но затем Мади свернула круто не к дому, а направо, к отвесной горе, которая, как исполинская ладонь, огораживала все Зелогривье, омытая у своего подножия ворчливым ручьем, — они продолжали двигаться прямо по хорошо утоптанной тропинке, петляющей меж мохнатых деревьев–тычков, уставивших свои острые верхушки в зеленоватое небо. Как всегда за полдень, было жарко и влажно, так что даже реденький, хорошо продуваемый кафтан из дырчатой ткани пришлось расстегнуть до пупа.