Закон оружия - Дмитрий Олегович Силлов

Тимоха одним движением выдернул меч и кольнул коня в сердце. Тот дернулся в последний раз – и затих.

Второй конь оказался крепче собрата. Он лишь поводил боками и тяжело дышал, кося глазом на привязанного у него на спине седока.

– Беда, воевода! – хрипло выдохнул витязь, пряча меч в ножны. – Орда!

Охнул кто-то в передних рядах. «Орда! Орда!» – разнеслось по толпе и покатилось по торговым рядам, словно круги по воде от брошенного камня.

– Далече? – быстро спросил воевода.

– Три дня пути. Мы скакали почитай без остановки день и ночь. Орде же с обозами как раз еще три дня пути до Козельска.

– Так… Откель знаешь, что Орда, а не разбойный разъезд?

Скрипнули звенья окольчуженных перчаток витязя, словно душил он кого-то невидимого.

– У ихнего главного на поясе бронзовая пайцза, знак сотника, – сказал он. – Ты сам знаешь, воевода, – это отряд лазутчиков, который Орда высылает вперед, когда идет в набег.

– Или с набега, – произнес воевода, хмуря брови, меж которых пролегла глубокая складка, словно разом состарился Федор Савельевич на десяток лет. Его взгляд зацепился за Степана, привязанного к седлу. – Ты пошто родного дядьку как барана связал?

– Они его семью истребили и дом сожгли, – ответил Тимоха. – А он, кажись, умом повредился. Все рвался с голыми руками на ордынцев кинуться.

Воевода кивнул.

– Ясно. Спасибо тебе, воин, за весть. Хоть и недобрая она, а все равно спасибо. За подвиг твой, за то, что упредил город. И за то, что родича спас. Хотя – кто знает… Может, ежели бы он с семьей погиб, для него ж лучше б было…

Степан медленно поднял голову. В его растрескавшихся красными прожилками глазах проскользнуло что-то осмысленное.

– Не лучше, воевода, – прохрипел он. – Лучше ты мне меч дай, когда в битву пойдешь. А я хоть одного басурмана поганого с собой заберу. Все не зазря помру. Вот так оно всяко лучше будет.

Воевода кивнул.

– Добро. Отвяжите страдальца, – бросил он дружинникам, которые тут же кинулись выполнять приказ.

Воевода повернулся к толпе, которая волновалась и шумела, словно море в великую бурю, вот-вот готовое выплеснуть на берег девятый вал, сметающий все на своем пути. Что такое безумие толпы, которая мечется в отчаянии, уничтожая самое себя, воевода знал хорошо. Видел однажды, когда обращенные в панику союзные половецкие полки смяли и разбросали по полю строй русичей, ставших легкой добычей для конных ордынских лучников, а после – для таранного, сметающего удара тяжелой, закованной в броню кавалерии. А ведь наша сила тогда была едва не вчетверо больше…

– Слушай меня, люд козельский! – во всю силу легких вскричал воевода.

Его трубный глас разлетелся над толпой, словно переменившийся ветер, гасящий неистовую силу шторма.

– Слушай меня!!!

Толпа притихла.

– Невеселая у нас нынче вышла ярмарка, – продолжал воевода. – В трех днях пути от нас Орда. И Козельск у нее на дороге…

Толпа зашевелилась, заворчала, забубнила многоголосо.

– А может, она мимо прокатится? – крикнул кто-то. – Даров хану ихнему пошлем…

Воевода отрицательно покачал головой.

– Чтоб хан укрепленный град у себя в тылу оставил? А ну как мы сзади да по обозам ударим? И свернуть им некуда – тракт один, а вокруг грязища-распутица… Да и не сворачивает никогда с дороги степная орда, а выжигает и выжирает все на пути, словно стая саранчовая.

Воевода задумался, глядя в растерянные лица людей. Не толпа это. Люди. Простые люди со своими радостями, заботами, бедами… Но что их беды против одной, общей на всех, что свалилась на головы, ожидаемая давно, но с извечным русским «авось пронесет, прокатится мимо, минует, как сотни других городов».

Не минула беда Козельска. Как и сотни тех, других городов, что были сожжены, стерты с лица земли, словно их и не было вовсе. Даже памяти о них не осталось. Потому как не осталось тех, кто бы помнил…

Воевода поднял голову. Конь под ним, словно почуяв важность мгновения, замер как вкопанный.

– Я вам вот что скажу, люди, – произнес воевода. На этот раз негромко. Но услышали все. Тишина стояла гробовая, словно не было никого вокруг – только чирикала где-то птаха, приветствуя приход ранней весны.

– Вижу я два пути, – продолжал воевода. – Первый путь таков. Нынче же мы со всем скарбом снимаемся с места, бросаем город и уходим куда глаза глядят.

Воевода выдержал паузу, обвел глазами толпу и просто сказал:

– И второй путь имеется – закрываем ворота и бьемся с Ордой, покуда все здесь не поляжем.

– А ну-ка, пусти! – раздалось с помоста. – Пусти, говорю, слово хочу молвить!

Семен Васильевич рванулся из рук мужиков. Да они уже и не старались удержать – весть словно дубиной по затылку жахнула, не до мелких свар как-то сразу стало.

Семен утер рукавом юшку с лица и шагнул к краю помоста. Жутко смотрелся он сейчас, с лицом, измазанным кровью, с всклокоченной бородой и горящими ненавистью глазами.

– Есть и третий путь, воевода, – сказал Семен. – Сделать, как люди говорят. Поднести дары ордынскому хану да и сдаться ему на милость. Авось беда и минует?

В тишине, повисшей после произнесенного, послышался тихий, равномерный звук шагов. Толпа расступилась, пропуская отца Серафима.

– Не минует, Семен, – спокойно произнес священник, подойдя к помосту. – Орда – беда неминучая. Кочевники слова не держат, ежели дадено оно не кочевнику. Наобещают, а сдашься, захотят – зарежут, захотят – продадут, как скот, купцам иноземным. А коли ни то ни другое – так до конца дней своих в невольниках у ордынцев ходить будешь.

Серафим взошел на помост, сказал тихо:

– Слазь, Семен, не смущай народ. Сходи личину умой да меч подыщи себе понадежней – прошло время кулаками махать.

Семен, скрипнул зубами, но перечить не осмелился. Не произнеся более ни слова, он соскочил с помоста и нырнул в толпу. Священник кивнул Федору Савельевичу.

– Хорошо ты сказал, воевода, но не два пути у нас, а один. Нет нынче иных путей, кроме битвы, – сказал громко, не только для воеводы – и для остальных тоже. – Куда идти-то? Впереди Орда, позади – Дикое поле, их дом родной, куда они сейчас после набега возвращаются. Велика Русь – а отступать нам отсюда некуда. Только и осталось, что биться насмерть и, ежели потребуется, голову свою сложить на земле пращуров наших. Ибо сказано в Писании: мститель за кровь сам может умертвить убийцу, лишь только встретит его… Потому не будет греха на нас, как и на любом, кто бьется насмерть с врагами за свое Отечество.

Тихий бабий плач послышался в