Кио ку мицу! Совершенно секретно — при опасности сжечь! - Юрий Корольков

Мияги передал содержание речи командующего Квантунской армией генерала Умедзу:

«Договор о нейтралитете с Россией — только дипломатический шаг. Армия ни в коем случае не должна допускать ни малейшего ослабления подготовки к военным действиям. В подготовку к войне с Россией договор не вносит никаких изменений, необходимо лишь усилить разведывательную и подрывную работу. Надо расширять подготовку войны против Советского Союза, которая в решительный момент принесет победу Японии».

Генерал Умедзу говорил это на совещании офицеров Квантунской армии через две недели после возвращения Мацуока из Москвы.

Доктор Зорге не мог ни на один день отлучиться теперь из Токио. Но ему нужна была достоверная информация из Маньчжурии, он должен был знать, что происходит на дальневосточных границах Советского Союза. И Рихард убедил поехать в Маньчжурию князя Ураха, корреспондента центральной нацистской газеты «Фелькишер беобахтер», двоюродного брата бельгийского короля. Урах поехал и подтвердил многие прогнозы Зорге.

Рихард рассказал Отту о журналистской поездке князя Ураха, о беседе, которую тот имел с генералом Умедзу. По этому поводу посол Отт телеграфировал в Берлин:

«Князь Урах сообщил нам о беседе с командующим Квантунской армией генералом Умедзу в Синьцзине. Умедзу подчеркнул, что он приветствует пакт о нейтралитете Японии и России, однако тройственный пакт служит неизменной основой японской политики, и отношение к нейтралитету с Россией должно измениться, как только изменятся отношения между Германией и Советской Россией».

Для группы Рамзая теперь было совершенно очевидно, что Германия вскоре нападет на Советский Союз. Шестого июня Гитлер беседовал в Берхтесгадене, в своей резиденции, с послом Осима и сообщил ему, что Германия окончательно решила напасть на Россию. Гитлер намекнул — Германия желала бы, чтобы и Япония тоже включилась в эту войну.

Новость была сенсационной. О ней немедленно сообщили премьер-министру принцу Коноэ. Ходзуми Одзаки по-прежнему был вхож к премьеру и в тот же день узнал содержание телеграммы посла Осима. Вечером он разыскал Зорге и взволнованно рассказал о случившемся. Ночью в эфир ушла еще одна шифрограмма.

А четырнадцатого июня Рихард Зорге прочитал опровержение ТАСС, в котором говорилось, что Телеграфное агентство Советского Союза уполномочено заявить: слухи о намерении Германии напасть на СССР лишены всякой почвы… Зорге не поверил — как же так?! Ведь в продолжение многих месяцев он информировал Центр о противоположном. Но, может быть, это ход для дезинформации противника…

Рихард дочитал до конца опровержение, распространенное по всему миру:

«По данным СССР, Германия так же неуклонно соблюдает советско-германский пакт, как и Советский Союз, ввиду чего, по мнению советских кругов, слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на Советский Союз лишены всякой почвы…»

— Как же так, как же так, — запершись в своем бюро, повторял Зорге и стискивал до боли виски. Он был уязвлен последней фразой — «слухи о намерении Германии напасть на Советский Союз лишены всякой почвы». Может быть, ему не доверяют?! — молнией пронеслось в голове. Но Рихард отбросил нелепую мысль. Уж этого-то не может быть! Командование в Центре не может в нем сомневаться. Иначе его не оставили бы в Токио. Однако почему же такое успокоительное, демобилизующее народ опровержение ТАСС?

Рихард Зорге не нашел ответа на свои недоуменные вопросы. Но в тот же день, когда он прочитал опровержение ТАСС, Рихард отправил еще одно, последнее свое донесение перед войной:

«Нападение произойдет на широком фронте на рассвете 22 июня 1941 года. Рамзай».

Рихард вложил в это категорическое утверждение свой протест, свое несогласие с опровержением ТАСС, все упорство коммуниста-разведчика, отстаивающего свою правоту. Но и эта телеграмма не возымела нужного действия.

И вот наступил день 22 июня. По токийскому времени война в России началась в десять часов утра, но здесь стало известно, что Германия напала на Советский Союз, только в полдень.

Нервы Рихарда были напряжены до предела, он ходил подавленный, мрачный, ждал сообщения из Европы. Известий не было, и появилась надежда, что, может быть, Гитлер все-таки не осмелился напасть на Россию. Но в полдень призрачная надежда оборвалась. Было воскресенье, и в доме Мооров собралась большая компания. О новости сообщили, когда все еще сидели за столом. Посол Осима телеграфировал из Берлина, что война началась.

Напряженное молчание сменилось горячими спорами. Гости перебивали друг друга. Анита Моор, сидевшая против Зорге, тоже что-то говорила, но Рихард не разобрал, что именно. Наконец до его сознания дошли слова хозяйки.

— Очень хорошо, что фюрер решил проучить русских, — щебетала она. Лицо ее было розово от возбуждения и выпитого вина. — Сколько раз он говорил о побережье Черного моря, о нефти, которые нам так нужны. Русские не пошли нам навстречу, пусть отвечают сами, мы все возьмем силой. Говорят, на Черном море так красиво!…

Рихард не выдержал, сдали нервы. Он всей пятерней ударил по столу и в наступившей тишине гневно бросил:

— Ну, вы, человеки!… Да знаете ли вы, что такое Россия! Она сотрет нас в порошок, и правильно сделает!

Зорге поднялся из-за стола и, покачиваясь, зашагал к выходу. В тот день он, вероятно, действительно был пьян.

Перед вечером его видели в «Империале», он сидел за столом и говорил невидимому собеседнику:

— Эта война меня доконает… Доконает!… А все эти свиньи будут плакать…

Ужинать Зорге приехал к Оттам. Там снова говорили о войне с Россией. Зорге опять не вытерпел.

— А я говорю, что Гитлер сломает себе зубы в России! — громко крикнул он через стол кому-то из тех, кто рассуждал о скором разгроме русских. — Россия — единственная страна, которая имеет будущее. Только она. И я, если хотите знать, хотел бы жить в России, потому что здесь мне все надоело…

В разговор вынужден был вмешаться Отт. Он хорошо знал неумеренный характер своего друга, но это было уже слишком. Послу и самому могли быть неприятности из-за таких разговоров в его доме. Снисходительно улыбаясь, Отт сказал:

— Ики, ну перестань строить из себя русского, это тебе не к лицу.

Зорге громко захохотал:

— А я правду говорю, что хочу жить в России! Не верите? Как хотите!…

Разговор стал более сдержанным. Слова Зорге восприняли как неуместную шутку.

А ночью, в первый день войны, Рихард Зорге от имени своей подпольной группы послал в Центр шифрованную радиограмму:

«Выражаем наши лучшие пожелания на трудные времена. Мы все здесь будем упорно выполнять нашу работу».