Царство селевкидов. Величайшее наследие Александра Македонского - Эдвин Бивен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Видим ли мы в царстве Селевкидов хоть какие-то следы аналогичного собрания? Даже если бы у нас не было упоминаний о собрании, мы не могли бы использовать такой аргумент от противного, притом что наши источники столь несовершенны. Но на самом деле у нас есть множество свидетельств, которые, судя по всему, указывают на то, что такая практика сохранилась, – и происходит это как раз в такие моменты, в которые мы можем этого ожидать исходя из того, что происходило раньше: когда речь идет о передаче или делегировании царской власти. Селевк I, решившись сделать своего сына Антиоха царем восточных провинций, созывает «армию», или, как выражает это Плутарх, «собрание всего народа» (πάνδημος ἑκκλησία), чтобы оно это одобрило[1874]. Именно армия вызывает Антиоха из Вавилона, чтобы тот занял трон после убийства Селевка III[1875]. Опекуны ребенка – Антиоха V, как говорят, были даны ему «народом»[1876]. Трифон, собираясь объявить себя царем и свергнуть династию Селевкидов, добивается избрания у «воинов»[1877] или «народа»[1878].
По всему этому мы видим, что в важные моменты собрание «армии» или «народа» все еще созывали. Однако менее очевидно, из кого именно состояла эта армия. Местом собрания вряд ли могло быть что-то другое, кроме Антиохии, резиденции правительства, но трудно предполагать, что собрание, которое определяло управление империей, было идентично с народным собранием – демосом города Антиохия. Хотя военная штаб-квартира находилась в Апамее, должно быть, рядом с особой царя в Антиохии тоже был лагерь. И воины, которые формировали его, без сомнения, состояли в основном из «македонян», то есть потомков (реальных или считавших себя таковыми) македонян, которых Александр, Антигон и Селевк I поселили на Востоке. К ним, как мы можем полагать, и перешло древнее обычное право македонской армии. Очевидно, в этой домашней армии была значительная доля антиохийцев, и в этом отношении люди, которые голосовали в гражданском собрании в Антиохии, как члены эллинского демоса должны были, как следует предположить, принимать участие в имперском собрании македонской армии. Таким образом, в селевкидском царстве имелся подлинный народный элемент. Римская империя также представляла собой военный деспотизм, но тут была разница – римские войска, которые распоряжались имперским троном, в основном были варварами из дальних провинций или за их пределами, в то время как селевкидская армия была в основном местной. Попытка критских наемников при Деметрии II избавиться от этой местной армии спровоцировала, как мы видели, всеобщее восстание.
Таким образом, в этой политической системе сочетались восточный деспотизм и македонская народная царская власть; эллинская традиция в целом противилась монархии и поэтому вряд ли могла найти себе место в государственном устройстве[1879]. Однако она была видна в политике и духе администрации. Именно как правители эллинов цари создавали везде города-государства и бережно обращались с формами народного правления, с «отеческим государственным устройством» (πατρία πολιτεία) в древних греческих городах. Как мы уже сказали, существовала фундаментальная несовместимость между желанием править греками и желанием покровительствовать эллинизму. Но насколько далеко селевкидский царь мог зайти во втором направлении, мы видим в случае Антиоха Эпифана. Опять-таки ум и прогрессивность, которые принадлежали к интеллектуальной части греческой культуры, проявились в научном исследовании царства, в попытке открыть новые пути, в той эллинской ἐπιμέλεια, которая отмечала собой селевкидское правление, когда оно могло хоть немного передохнуть от бесконечных войн. Но селевкидские цари прежде всего были воинами, и у них было меньше возможности показать свое эллинство, чем у Птолемеев или Атталидов. Как благодетели греческих государств, они – до Антиоха Эпифана – плелись позади своих соперников[1880]. Как кажется, македоняне в Селевкидах, в конце концов, преобладали над эллинами.
Устройство дворца с первого взгляда кажется нам восточным. Там была целая армия дворецких, поваров и евнухов. В глаза бросались багрец и золото, мягкие одеяния, слух ублажали звуки струнных инструментов, воздух был насыщен ароматами мирры, алоэ и кассии. Но и здесь мы видим проявления македонской и эллинской традиций.
Оглянувшись вокруг, мы могли бы заметить, что, хотя материал и цвета отличались восточным блеском, формы были греческими. По фасонам колонн и дверных проемов, по росписям на стенах, по стилю канделябров и чаш, по одежде мужчин и женщин мы бы поняли, что находимся в греческом доме. Царь в качестве символа своей власти носил повязанную на голову ленту. Использование диадемы было восточным, но опять-таки тут ее форма была греческой. Диадема восточных царей была сложным головным убором; диадема царей греческих была такой, как это было принято в Греции, – знак не царской власти, а победы на играх – узкая полоска льняной ткани. Царское платье было древним национальным платьем македонца, только роскошно пошитым. Это одеяние не было похоже на то, что носили греки-граждане в своих городах, – это был костюм для охоты и верховой езды, характерный, таким образом, для северных греков и македонян, которые жили сельской жизнью на открытом воздухе. Он состоял из шляпы с широкими полями, шали или плаща, застегнутого брошью на горле или плече и свободно ниспадавшего с обеих сторон «крыльями» (хламида), и высоких шнурованных сапог с толстыми подошвами (κρηπῖδες). Из этих трех предметов – шляпа, хламида и высокие сапоги – вплоть до последних дней состояла царская одежда Птолемеев или селевкидских царей[1881]. Но этот костюм великолепным образом преобразили. Своеобразная македонская шляпа – каусия – очевидно, не имела верха: это был большой диск из фетра, который прикрепляли к голове; для афинских шутников он казался похожим на
