Черчилль. Рузвельт. Сталин. Война, которую они вели, и мир, которого они добились - Герберт Фейс

Черчилль признал, что мало чего добился. В своем ответе Эйзенхауэру от 2 апреля он снова повторил, что считает очень важным, чтобы западные армии «обменялись рукопожатиями» с русскими как можно дальше на востоке. 5 апреля он дружески заметил президенту, что изменения основного плана на самом деле меньше, чем показались при первом прочтении послания Эйзенхауэра к Сталину, и. чтобы выразить свои чувства, закончил так: «Одна из моих немногих латинских цитат: Amantium irae amoris integratio est». В министерстве обороны перевели это как «Милые бранятся – только тешатся» и направили Эйзенхауэру. На следующий день Черчилль в послании Сталину поддержал Рузвельта, защищающего переговоры в Швейцарии о возможной капитуляции в Италии.

Но эти открытые признания не завершили спора о том, стоит ли ценой невероятных усилий дойти до Берлина прежде русских. Объединенный комитет начальников штабов продолжал сопротивляться представлениям экзальтированных британцев. Он придерживался заключения, отраженного в меморандуме от 6 апреля: «Психологические и политические преимущества, которые даст возможный захват Берлина прежде русских, не должны исключать неотложных военных задач, которыми, по нашему мнению, являются уничтожение и расчленение немецких вооруженных сил».

Объединенный комитет позволил Эйзенхауэру инициировать события на Западном фронте, руководствуясь его прежними заявлениями и намерениями, которые он вновь подтвердил 7 апреля. Поэтому, когда Монтгомери попросил еще десять дивизий для главного рывка к Любеку и Берлину, Эйзенхауэр 8 апреля напомнил ему, что его основной задачей является поддержка наступления Брэдли с юга. Но, продолжил он, если Монтгомери удастся первым прорваться к Эльбе, тем лучше; а если потом, получив подкрепление, он сможет зайти за Эльбу к Любеку и Килю, это будет большая удача.

Таким образом, были установлены основные линии заключительного наступления с запада. Но несмотря на то, что никто не искал шанса дойти до Берлина раньше русских, этот шанс представился – не Монтгомери, а американцам – и был упущен. 11 апреля войска Соединенных Штатов под командованием генерала Симпсона, входившие в состав группы армий генерала Брэдли. дошли до Эльбы близ Магдебурга и на следующий день – день смерти Рузвельта – форсировали ее. Они находились всего в пятидесяти милях от Берлина. «Тогда, – писал позже Брэдли, – мы бы. вероятно, могли сделать рывок на Берлин, если бы хотели добиться этого любой ценой. Жуков еще не форсировал Одер, а Берлин уже находился на полпути между нашими войсками. Однако восточное направление для наступления Жукова было неизмеримо более удобным, нежели заболоченная дорога, низина, на которую мы вышли на западе».

Симпсон попросил у Брэдли разрешения идти на Берлин. Вряд ли это могло быть одобрено без кажущегося отступления от плана Эйзенхауэра, который он представил Сталину и с которым, вероятно, Красная армия согласовывала свои планы. Во всяком случае, вместо этого «главнокомандующий приказал ему [предположительно, Брэдли, который передал приказ Симпсону] удержаться на Эльбе, повернув свои части на север в направлении Любека и на юг в направлении Национального укрепленного района».

Информировав 15 апреля Маршалла об этих решениях, Эйзенхауэр подчеркнул, что считает эти цели самыми важными; кроме того, он заметил, что бросить сейчас свои силы против Берлина «было бы глупо ввиду разницы в положении русских и наших сил… Да, мы захватили небольшой плацдарм за Эльбой, но нельзя забывать, что на этом берегу располагаются только наши передовые части, а основные силы находятся далеко позади». Некоторые источники, впрочем, в значительной степени приписывают эти решения трудностям снабжения передовых частей, а не другим военным идеям или физическим препятствиям. Наверное, это еще одно обстоятельство, повлиявшее на решение, но не думаю, чтобы оно было главным.

2 мая русские после двух недель кровопролитных, сокрушительных боев и мощного артиллерийского обстрела пробились к центру Берлина. Они первыми испытали мрачное чувство триумфа, увидев ужасные руины, и первыми промаршировали по городу в клубах дыма.

Даже после того, как Берлин перестал быть призом для того, кто сумеет войти туда первым, вопрос, как далеко продвинутся американские или британские части, остался открытым. Британские начальники штабов хотели продолжить наступление. Черчилль был согласен с ними. В первых числах апреля он сообщил Рузвельту, что, по его мнению, основную выгоду надо извлечь из стремительного наступления на западе, пока советские войска еще не в состоянии начать решительное наступление на своем Центральном фронте, и «объединиться с русскими войсками как можно дальше на востоке».

Поскольку в этот период времени ни Эйзенхауэру, ни от него не поступало никаких новых распоряжений по этому вопросу, 18 апреля Черчилль пересмотрел свое предложение. В послании к Трумэну он предложил, что стремительное наступление американских войск через центр Германии, предполагаемой зоны советской оккупации, не следует останавливать до тех пор, пока Сталин не даст обещания поделиться излишками продовольствия, скопившимися в восточной зоне, с остальной частью Германии.

Но Объединенный комитет начальников штабов не хотел добиваться поставленных военных целей ценой человеческих жизней.

21 апреля Трумэн ответил, что считает вопрос о тактическом базировании американских войск в Германии чисто военным и полагает, что Эйзенхауэру следует предоставить свободу действий. Черчилль, разумеется, считал, что вопрос уже перерос из «тактического» в политический. Но он не мог поступить по-своему. К тому времени советские войска форсировали Эльбу и подходили к Дрездену. Эйзенхауэр, вероятно осуществляя план, о котором он заранее предупредил Сталина, решил остановить свое наступление на Центральном фронте на Эльбе и ее притоке Мульде. 21 апреля он сообщил русским, что собирается повернуть свои войска на север и на юг, чтобы уничтожить оставшиеся очаги сопротивления немцев.

Американские войска, зашедшие в одном месте за Эльбу, были отведены.

На юге к тому времени передовая часть 3-й армии под командованием генерала Паттона пересекла границу Чехословакии. Этим частям хватало сил и средств для того, чтобы продолжать дальше продвигаться по стране. Но Эйзенхауэр планировал направить силы в юго-западном направлении, вдоль границы Чехословакии к Дунаю и в Австрию к Линцу. Потом Эйзенхауэр решил направить оставшуюся часть сил Паттона дальше на восток Чехословакии, до линии Карлсбада, Пльзеня и Ческе-Будеевице. Посоветовавшись с Маршаллом, он 30 апреля информировал русских о своем намерении, и они с ним согласились. В конце апреля Красная армия находилась всего в семидесяти милях от Праги, где вела ожесточенные бои. В послании Эйзенхауэра советскому Генеральному штабу от 30 апреля по этому вопросу говорилось: «3. От истока Мульде мои войска будут изначально держаться примерно границ Чехословакии 1937 года. Потом, если потребует ситуация, они смогут продвинуться к городам Карлсбад, Пльзень и Будеевице. Вас будут информировать о развитии моих оперативных планов. Замечу, что советские войска займутся освобождением восточных берегов Эльбы и Влтавы (Молдау) на этом участке фронта…»

Черчилль защищал самое мощное и широкое наступление, которое только возможно в Чехословакии, приведя свои доводы в послании Трумэну от 30 апреля. Он сказал, что, по его мнению, освобождение Праги и большей части территории Западной Чехословакии американскими войсками изменит послевоенную ситуацию в этой стране и повлияет на события в близлежащих странах; если же западные союзники не примут никакого участия в освобождении Чехословакии, она пойдет по пути Югославии. В заключение он отметил, как важно обратить внимание Эйзенхауэра на эти политические соображения, чтобы он смог воспользоваться любым подходящим шансом для вступления в эту страну.

Государственный департамент согласился, уведомив Белый дом, что, если американские части дойдут до Влтавы, проходящей через Прагу, нам скорее удастся договориться с Россией о зонах в Австрии и политике в Чехословакии. Маршалл запросил у Эйзенхауэра его мнение. Главнокомандующий ответил, что советский Генеральный штаб рассматривает операции в долине Влтавы (Молдау). Он сказал, что в его намерения входит уничтожение любых оставшихся немецких частей. Таким образом, «если вступление в Чехословакию желательно и если условия позволят, по законам логики мы прежде всего двинулись бы на Пльзень и Карлсбад. Я не предприму никаких шагов, которые считаю неразумными».

Президент и начальники штабов оставили решение за Эйзенхауэром.

4 мая он известил генерала Антонова, что, заняв регион Пльзеня – Карлсбада, хочет продолжить продвижение к Праге.

На следующий день, 5-го, когда Паттон перешел границу, пражское подполье восстало и передало по радио обращение к союзникам за помощью. Но Антонов энергично возражал против планируемого рывка Эйзенхауэра к Праге. Он просил главнокомандующего не направлять союзные войска в Чехословакии на восток от «первоначально намеченной линии», чтобы избежать смешения сил, и многозначительно заметил, что Красная армия, по его предложению, остановила наступление на Нижней Эльбе (имеется в виду линия Висмар-Шверин-Домиц).