Пир стервятников - Джордж Мартин

— Кет, будь добренькой, подай мне одежду. — Талея, состоявшая из одних локтей и коленок, вечно жаловалась, что мерзнет.

Кет принесла ей одежки, и та залезла с ними под одеяло. Потом они вдвоем стащили с кровати старшую сестру Брею, ругавшую их спросонья на чем свет стоит.

Когда они слезли вниз по приставной лесенке, Бруско с сыновьями уже сидели в лодке на узком канале, протекавшем у самого дома. Бруско, как и каждое утро, заорал, чтобы девочки поторопились. Братья помогли Талее и Брее спуститься в лодку. В обязанности Кет входило отвязать их от сваи, бросить конец Брее и отпихнуть лодку ногой от причала. Сыновья Бруско налегли на шесты, и она перескочила к остальным через растущую полоску воды.

Теперь какое-то время можно было просто сидеть и зевать, пока гребцы в предрассветных сумерках вели лодку через паутину мелких каналов. День обещал быть на редкость ясным. В Браавосе всего три вида погоды: противный туман, еще более скверный дождь и дождь со снегом, хуже которого нет ничего. Но иногда случается и хорошее утро, с розовым небосклоном и чистым соленым воздухом. Кет очень любила такие дни.

По прямому, широкому Длинному каналу они повернули на юг, к рыбному рынку. Кет, сидя с поджатыми ногами, зевала и пыталась вспомнить свой сон. Ей снова приснилось, будто она волчица. Лучше всего помнились запахи: деревья, земля, ее братья по стае, лошади, олени и люди — все разные — и едкая вонь страха, всегда одинаковая. Иногда эти волчьи сны были столь живыми, что она, даже проснувшись, слышала вой своих братьев, а Брея однажды сказала, что Кет во сне рычала и билась под одеялом. Врет, решила Кет, но Талея подтвердила, что это правда.

Нельзя мне больше видеть такие сны, думала Кет. Я теперь кошка, а не волчица. Но она, как ни старалась, не могла избавиться от Арьи Старк, которой эти сновидения посылались. Где она ни спала, в подземельях храма или в комнатушке под крышей, волчьи сны находили ее… и не только волчьи.

Сны, где она, сильная и быстрая, бегала за добычей со своей стаей, нравились ей — но другие, где у нее были не четыре ноги, а две, Кет ненавидела. В них она каждый раз искала мать, бродя среди пожаров по земле, залитой грязью и кровью. В них неизменно шел дождь, и она слышала, как кричит ее мать, но чудовище с песьей головой не пускало Кет к ней. В них она всегда плакала, как испуганный малый ребенок. Кошки не плачут, говорила она себе, и волки тоже. Это просто дурацкий сон.

Лодка тем временем прошла по Длинному каналу мимо медных зеленых куполов Дворца Истины, мимо высоких четырехугольных башен Престайнов и Антарионов и через громадную серую арку водовода попала в Илистый городок, где дома были меньше и скромнее. Чуть позже всю ширину канала заполнят змеи-лодки и баржи, но в этот ранний час он, можно сказать, принадлежал только им. Бруско любил приезжать на рынок в тот миг, когда Титан возвещал о восходе солнца. Расстояние приглушало идущий с лагуны рев, однако он оставался достаточно громким, чтобы пробудить спящий город.

Когда они причалили к рынку, там уже вовсю торговали сельдью, треской и устрицами. Стюарды, повара, хозяйки, матросы с галей толкались, прицениваясь к утреннему улову. Бруско, переходя от одной лодки к другой, время от времени стукал своей тростью по одному из бочонков и говорил:

— Вот этот. — Тук-тук. — Вот этот. — Тук-тук. — Нет, этого не надо. — Он был не из разговорчивых. Талея говорила, что на слова отец так же скуп, как и на монету. Устрицы, крабы, мидии, иногда креветки — Бруско выбирал то, что получше. Его дети и Кет таскали отобранные им бочки и ящики в свою лодку. Бруско из-за больной спины не мог поднять ничего тяжелее кружки темного эля.

Ко времени отъезда домой Кет всегда пропитывалась запахом рыбы и соли. Она так привыкла к нему, что почти не ощущала. Работа не угнетала ее. Когда руки или спина начинали болеть от поднятия тяжестей, она говорила себе, что зато становится крепче.

Загрузив весь товар, они снова возвращались на Длинный канал. Сестры, сидя на носу, перешептывались — Кет знала, что они говорят про парня Бреи, к которому она лазит на крышу, пока отец спит.

«Прежде чем прийти к нам, ты должна узнать три новые вещи», — сказал добрый человек, отправляя ее в город, и она узнавала их каждый раз. Порой это были всего лишь три новых браавосских слова, порой рассказы о чудесах, привезенные с бескрайних морей за пределами островов Браавоса. Рассказы о войнах, падающих с неба лягушках и недавно вылупившихся драконах. Порой она узнавала три новые смешные истории или загадки, и секреты ей тоже встречались не так уж редко.

Браавос — город, созданный для секретов, город туманов, масок и шепотов. Самое его существование, как узнала Кет, целых сто лет было секретом, а его местонахождение скрывалось все триста. «Девять Вольных Городов — это дети старой Валирии, — говорил добрый человек, — но Браавос — незаконное, отбившееся от дому дитя. Мы все тут дворняжки, потомки рабов, шлюх и воров. Наши предки собрались сюда из пятидесяти разных земель, ища спасения от поработивших их драконовых лордов. С ними пришли пятьдесят разных богов, но один бог был у них общим».

«Многоликий», — догадалась Кет.

«И многоименный. В Квохоре он зовется Черным Козлом, в Йи Ти — Львом Ночи, в Вестеросе — Неведомым. Все люди рано или поздно должны поклониться ему, кому бы они ни молились при жизни — Семерым, Владыке Света, Лунной Матери, Утонувшему Богу или Великому Пастырю. Все люди принадлежат ему, кроме бессмертных, если есть такие на свете. Ты знаешь кого-нибудь, кто жил бы вечно?»

«Нет, — отвечала Кет. — Все когда-нибудь должны умереть».

В безлунные ночи она пробиралась украдкой в храм, где он встречал ее неизменным вопросом:

«Какие вещи узнала ты из тех, что не знала раньше?»

«Я знаю, что кладет Слепой Бегго в горячий соус, который подает к устрицам, — отвечала она. — Знаю, что лицедеи из „Синего фонаря“ хотят ставить „Лорда со скорбным ликом“, а „Корабль“ в пику им — „Семь пьяных гребцов“. Знаю, что книготорговец Лото Лорнель ночует в доме капитана Моредо Престайна, когда тот уходит в плавание, и возвращается домой, как только „Лисичка“ приходит в порт».

«Это полезно знать. Скажи теперь, кто ты».

«Никто».

«Лжешь. Ты Кошка-Кет. Я хорошо тебя знаю. Иди спать, дитя, а утром будешь служить».

«Все мы должны служить», — отвечала она и служила — три дня из каждого лунного месяца. В безлунные ночи она становилась никем, служанкой Многоликого Бога в черно-белом одеянии. Вместе с добрым человеком она шагала в напоенном ароматами сумраке, неся свой фонарь. Она обмывала мертвых, обшаривала их одежду, пересчитывала их монеты. Порой, как в былые дни, помогала Умме на кухне, крошила белые грибы и чистила рыбу. Только в безлунные ночи и следующие за ними дни — в другое время она оставалась сироткой в слишком больших для нее сапогах, выкрикивающей на улицах «Ракушки, кому ракушки».