Оппенгеймер. Триумф и трагедия Американского Прометея - Берд Кай

Трудно вообразить, что подобная радикальная интерпретация могла появиться без одобрения Стросса, а значит, Стросса тревожило, что расплывчатость решения большинства в сочетании с четкостью протеста Эванса побудит членов КАЭ отменить решение комиссии.

Адвокаты Оппенгеймера понятия не имели о письме Николса. Гаррисон мог бы о нем узнать, если бы ему дали возможность выступить перед членами КАЭ в устном порядке. Один из членов КАЭ, поддержавший просьбу Гаррисона, доктор Генри Д. Смит предупредил: «Если мы не дадим адвокатам доктора Оппенгеймера возможность прокомментировать письмо Николса, мы станем мишенью для суровой критики, когда его опубликуют». Но и тут Стросс добился своего: просьбу Гаррисона наотрез отклонили без всяких объяснений.

У адвокатов Оппенгеймера теплилась надежда, что пятеро членов КАЭ отменят решение комиссии Грея. В конце концов, в их число входили три демократа (Генри Девульф Смит, Томас Мюррей и Юджин Зуккерт) и только два республиканца (Льюис Стросс и Джозеф Кэмпбелл). Вначале Стросс и сам опасался, что КАЭ проголосует в пользу Оппенгеймера тремя голосами против двух. Однако, занимая должность председателя комиссии, Стросс имел возможность повлиять на коллег. Он хорошо разбирался в вашингтонском механизме власти и без зазрения совести сулил членам комиссии ощутимые выгоды в обмен на поддержку. Стросс потчевал их роскошными ужинами и предложил Смиту доходную должность в частном секторе. Смит даже заподозрил: уж не пытаются ли его подкупить? Гарольд П. Грин, юрист КАЭ, которому поручили составить первоначальное письмо с обвинениями против Оппенгеймера, считал, что Стросс решил идти до конца. Грин знал, что поначалу Зуккерт склонялся к оправданию Оппенгеймера. 19 мая Строссу сообщили, что «Джин Зуккерт приветствует возможность не участвовать в голосовании об окончательном постановлении по делу о секретном доступе». Однако вскоре Зуккерт перебежал на другую сторону. Его отставка с поста члена КАЭ была намечена на 30 июня, через день после подписания окончательного решения по делу Оппенгеймера. Он собирался открыть частную юридическую практику в Вашингтоне. Грин был уверен, что произошла какая-то закулисная сделка, особенно когда узнал, что к Зуккерту перекочевала изрядная доля юридических операций Стросса. Грин не ведал, что Зуккерт к тому же подписал со Строссом контракт в качестве «личного советника и консультанта».

К концу июня Стросс заручился голосами всех, кроме одного, членов КАЭ. Единственный ученый в составе комиссии, профессор Смит, дал четко понять, что будет голосовать за продление секретного допуска. Автор «Отчета Смита» 1945 года, несекретной истории Манхэттенского проекта, был хорошо знаком с Оппенгеймером и проблемами с продлением его секретного допуска. В личном плане Смиту не было до Оппенгеймера никакого дела. В Принстоне они десять лет жили по соседству, и Оппенгеймер всегда казался Смиту тщеславным и много мнящим о себе человеком. Важно было то, что Смит не считал доказательства очевидными. В начале мая за обедом у Смита возник спор со Строссом о вердикте. Перед уходом Смит сказал: «Льюис, разница между нами в том, что вы все видите в черно-белых тонах, в то время как я все вижу серым».

«Гарри, — огрызнулся Стросс, — позвольте порекомендовать вам хорошего окулиста».

Несколькими неделями позже Смит оповестил Стросса о своем намерении высказать особое мнение в письменном виде. Работая каждый вечер до полуночи, Смит продирался сквозь отчет Грея и расшифровку показаний — стопку бумаги толщиной 12 сантиметров. Чтобы справиться с задачей, он попросил помощи у двух референтов КАЭ. Николс предупредил одного из них, Филипа Фарли, что это задание нанесет ущерб его карьере, однако Фарли не испугался и согласился работать со Смитом. К 27 июня Смит подготовил черновик своего особого мнения, но тут узнал, что окончательный вариант мнения большинства был полностью переписан. Это вынудило его переделать свою версию ответа.

Смит и его помощники начали составлять новый вариант особого мнения в семь вечера в понедельник 28 июня. Для представления окончательного документа у Смита оставалось всего двенадцать часов — этот срок КАЭ установила для себя сама. Ночью Смит выглянул в окно и увидел стоящую около дома машину, а в ней — двух человек, наблюдавших за домом. Смит подумал, что их прислал кто-нибудь из КАЭ или ФБР, чтобы запугать его. «Смешно, что мне приходится все это терпеть из-за Оппенгеймера, — сказал Смит помощникам, — при этом этот парень мне совсем не нравится».

В десять утра Фарли доставил в офис КАЭ особое мнение Смита и проследил, чтобы его воспроизвели без купюр. После обеда протест Смита и мнение большинства были переданы прессе. Члены КАЭ проголосовали четырьмя голосами против одного за то, чтобы признать Оппенгеймера благонадежным, и четырьмя голосами против одного за то, чтобы признать его угрозой безопасности. Из мнения большинства были выброшены все упоминания о вопросах, связанных с водородной бомбой, несмотря на то что они были одним из главных пунктов решения комиссии Грея. По указке Стросса решение большинства сосредоточило внимание на «существенных изъянах» в характере Оппенгеймера. На первый план вышли дело Шевалье и отношения Оппенгеймера с учениками-коммунистами в 1930-х годах. «Документы свидетельствуют, что доктор Оппенгеймер постоянно пренебрегал правилами, существующими для других. Он давал ложные показания по вопросам, за которые нес серьезную ответственность в отношении национальных интересов. В общении с другими он неоднократно проявлял своенравное неуважение к стандартным обязательствам по соблюдению секретности».

В результате секретный доступ Оппенгеймера был аннулирован всего за сутки до истечения срока его действия. Прочитав вердикт членов КАЭ, Дэвид Лилиенталь записал в дневнике: «Горечь невозможно выразить словами. Они не правы, ужасно не правы не только в отношении Роберта, но и в своем понимании того, что требуется от мыслящего государственного служащего». Эйнштейн желчно пошутил, что отныне КАЭ следует расшифровывать как «Кодлу атомных экстерминаторов».

В начале июня, воспользовавшись как поводом потерей копии расшифровки стенограмм в поезде (ее вскоре обнаружили и сдали в бюро находок нью-йоркского вокзала «Пенсильвания-стейшн»), Стросс убедил остальных членов КАЭ в необходимости передать 3000 машинописных страниц для публикации правительственной типографии США. Это шло вразрез с обещанием комиссии Грея не разглашать показания свидетелей. Однако Стросс почувствовал, что проигрывает схватку за общественное мнение, и нарушил это обязательство.

Том под названием «По делу Дж. Роберта Оппенгеймера» — 750 000 слов на 993 страницах убористого текста — стал заметной вехой раннего периода холодной войны. Добиваясь того, чтобы первые же отклики в прессе нанесли Оппенгеймеру максимальный ущерб, Стросс предложил членам КАЭ подчеркивать в интервью с газетчиками наиболее обличительные моменты показаний. Уолтер Уинчелл, независимый правый комментатор и мастер очернительства, не замедлил написать: «Свидетельство Оппенгеймера (которое большинство читателей пропускают) упоминает имя любовницы (покойной Джин Тэтлок), фанатичной “красновки”, с которой он после вступления в брак имел отношения “самого интимного свойства”. То есть, работая над большой бомбой, он прекрасно знал, что его кукла являлась активным членом аппарата комми».

Радикально консервативные органы вроде «Американ меркюри» приветствовали низвержение «давнишнего гламурного героя ученых-атомщиков» и обличали сторонников Оппенгеймера как «нянек потенциальных предателей». Когда решение комиссии зачитали в нижней палате конгресса, часть конгрессменов аплодировала стоя.

Однако в итоге стратегия Стросса ударила по нему самому. Распечатка высветила инквизиторский характер слушания и упадок правосудия в эпоху маккартизма. Пройдет четыре года, и материалы комиссии уничтожат репутацию и государственную карьеру Льюиса Стросса.