Народная Русь - Аполлон Коринфский

Клич этот заключается последней просьбою встосковавшейся по добродетели кающейся грешной души: — «Разделите мое имение нищим-странникам!» — просит-молит она: — «Их молитвы, слезы теплыя послушает Бог и подаст для их прощения грехом моим!» За выполнение этой посмертной воли обещает плачущая-рыдающая душа и выполнителям великую награду: «…сами вы от Господа услышите», — говорит она! — «Приидите, благословении Отца Моего, вы наследуйте уготованное царствие со избранными святыми, Мне сложившими!» В этом кличе души, «преселившейся во ин век бесконечный», явственно слышится вдохновенный голос веры сердца народного.

Смерть представляется русскому человеку путешествием в далекий неведомый край: потому-то и говорится вместо «умереть» — «отойти (к праотцам)», а молитва, читаемая над умирающим, зовется «отходною». В стародавние годы на древнерусской языческой тризне сжигали на свеженасыпанном кургане, а иногда зарывали в могилу любимого коня покойникова, чтобы он помог своему хозяину поскорее совершить тот путь, из которого никто домой не возвращается. Еще и теперь в некоторых местностях кладут в гроб подорожный посох и новые лапти, все с той же целью — облегчить умершему трудности предстоящего путешествия. Далеко не легок этот путь! Перескакивают дорогу загробного путника не только овраги, горы и леса, но даже, — как говорит старинное предание, — река огненная. Перевозит через эту реку св. Михаил-архангел души праведных, принимая их, как любящая мать детей — в свои объятия. Грешники же, не оставившие по себе на земле добрых дел, оглашают берега этой реки напрасными воплями-стонами: не соглашается взять их в свою ладью грозный архистратиг Господень. Много их тонет в волнах огненных, погружаясь на дно — в муки вечные.

По другим же сказаниям, эта река «протечет с востока до запада» лишь пред Страшным Судом Божиим, вслед за которым наступит обновление мира. У Кирилла Туровского[94] таким образом изложено это предание: «…огнь неугасимый потечет от востока до запада, поядая горы и камение и древа, и море изсушая; твердь же яко береста свертится, и вся видимыя сущая вещи, разве человек, вся от ярости огненныя яко воск истают, и згорит вся земля. И сквозь той огонь подобает всему человеческому роду пройти»… Дальнейшие слова древнего проповедника гласят следующее: «… в них же суть неции, мало имуще согрешения и неисправления, яко человеци, понеже есть Бог един без греха; да сим огнем искушени будут, очистятся и просветятся телеса их яко солнце, по добродетели их: праведным даст свет, а грешникам опаление и омрачение. Прешедшим же им сию реку огненная си река, по Божию повеленью, послуживше и отошедши к западу, учинится во озеро огненное на мучение грешным. После будет земля нова и ровна, яко же бе искони, и бела паче снегу, и потом повелением Божиим пременится и будет яко злато, изидеть из нея трава и цветии много различнии и неувядающи никогда же… и возрастут древа не яко видимая си суще, но высотою, лепотою, величеством невозможно есть изглаголати усты человеческими»…

Души умирающих младенцев, по верованию народной Руси, не расходящемуся и с учением Церкви, прямо идут в царство небесное; но это только в том случае, если они приобщились — путем крещения — к пастве Христовой. Некрещеные же младенцы становятся, по словам народного суеверия, жертвою нежити-нечисти, — будучи обречены на вечное блуждание над болотными трясинами в виде подвластных Водяному духов, проявляющих свое присутствие дрожащими-мерцающими огоньками. Многие из них с течением времени превращаются в «кикимор», творящих волю нечистой силы. Другие — суеверные на свой-особый лад — люди говорят, что становятся некрещеные младенческие души русалками, — особенно, если мать утопит своего ребенка. «Мене мати породила, некрещену утопила!» — звучит явственным отголоском этого поверья песня русалок, распевавшаяся в старину на семицких да на купальских игрищах-гульбищах. «Присланный» (нечаянно задавленный во сне) ребенок также считается в народе жертвою нечистой силы. По неписаному, подслушанному нашими народоведами укладу русского простонародного суеверия, для избавления души такого младенца от ее тягостной вековечной судьбы должна мать, совершившая этот невольный грех, простоять три ночи во храме Божием — в кругу, очерченном рукою священника. Делается ли это где-нибудь в настоящее время — неизвестно и даже сомнительно, чтобы делалось; но седая старина сохранила в своих памятниках живучий след этого суеверного обычая.

Еще более тягостна загробная участь детей, проклятых своими родителями: нет им, по народному слову, отпущения на том свете, если не отмолят их сами проклявшие! А отмолить проклятие не так-то легко, как проклясть! В народных русских сказках, записанных А. Н. Афанасьевым, есть любопытный владимирский сказ о «проклятом детище». Жил старик со старухою, — начинается-заводится он, — и был у них сын, которого мать прокляла еще во чреве. Сын вырос большой и женился; вскоре после того он пропал без вести. Искали его, молебствовали об нем, а пропащий не находился. Недалеко в дремучем лесу стояла сторожка; зашел однажды туда ночевать старичок нищий и улегся на печке. Спустя немного слышится ему, что приехал к тому месту незнакомый человек, слез с коня, вошел в сторожку и всю ночь молился да приговаривал: «Бог суди мою матушку — за что прокляла меня во чреве!» Утром пришел нищий в деревню и прямо попал к старику со старухой во двор. «Что, дедушка, — спрашивает его старуха, — ты человек мирской, завсегда ходишь по миру, не слыхал ли чего про нашего пропащаго сынка. Ищем его, молимся о нем, а все не объявляется!» Рассказал нищий про то, что ему видеть-слышать приключилось: «Не ваш ли (говорит) это сынок? Поехал, по его указанию, старик в лес, заночевал в сторожке. И опять повторилось ночью то же, что и раньше. Узнал старик сына, кинулся к нему: «Ах, сынок! Насилу тебя отыскал; уж теперь от тебя не отстану!» — «Иди со мной!» — отвечает сын. Привел он отца к проруби на реку, а сам вместе с конем — в прорубь. Только и видел его старик. Вернулся он домой, рассказал старухе-жене, где живет их детище. На другую ночь мать-старуха заночевала в лесной сторожке и тоже — по словам сказки — ничего доброго не сделала. На третью ночь пошла выручать своего мужа встосковавшаяся по нем молодая жена. Опять приехал в урочное время добрый молодец; как запричитал он, молодуха и выскочила к нему: — «Друг мой сердечной, закон неразлучной!» — говорит: «Теперь я от тебя не отстану!» Привел ее муж прямо к проруби. Не устрашилась она: «Ты в воду — и я за тобой!» — «Коли так, сними крест!» Сняла, да и бросилась в прорубь. Очутилась она в больших палатах, — продолжает близящийся к концу сказ. Сидит там сатана на стуле, увидал молодуху и спрашивает ее мужа: — «Кого привел? — Это мой закон! — «Ну, коли твой закон, так ступай с ним вон отсюдова! Закона разлучать нельзя!» Выручила жена мужа и вывела его на вольный свет, — кончает простодушный народный сказатель.

«Всякая душа крещеная просит погребения!» — говорит старинное русское изреченье. «Не похоронить — душу убить!» — вторит ему другое. С незапамятных пор считалось у нас на Руси за великое богоугодное дело оказать помощь при погребении бедного человека. Лишенные погребения становятся, по народному поверью, вечными мучениками-скитальцами. Блуждают их души по свету, пресмыкаются вместе с туманами по сырой земле; плачут они кровавыми слезами, стонут тяжким стоном от своего безысходного горя великого. Являются они во сне близким людям, — просят-молят их о предании земле. Исполнится это их желание — и скитальчеству конец, начало странствиям-мытарствам, общим для всех умирающих: вплоть до сорокового дня после погребения, когда всякая душа приходит к своему загробному пределу — или к селениям блаженства райского, или к вечным мукам.

Жизнь всегда казалась русскому народу драгоценным даром Бо-жиим. Посягающий на нее лихой человек является в его глазах похитителем достояния Господня, а потому и было убийство тяжким грехом даже у языческой Руси. Но положительно противным природе русского человека считалось самоубийство, — за этот тягчайший грех лишал народ-пахарь даже утешения быть похороненным на одном кладбище с близкими-родными, отводя для могил самоубийц лесные овраги и мочежины болотные, в стороне ото всякого обиталища — и живых, и мертвых. По старинным чешским преданиям, душа самоубийцы превращается в черную собаку и во все то время, которое он должен был прожить, если бы не наложил на себя рук, скитается по земле, чтобы — по миновании этого срока — ввергнуться в геенну огненную. Русское простонародное мировоззрение хотя и не приравнивает самоубийцу ко псу, но, тем не менее, осуждает их суровым судом, отказывая в загробном общении с близкими им по крови и по мысли. Могильники самоубийц окружаются призраками всякой темной силы, почему и слывут «заклятым местом». Не видят эти места ни поминальных угощений, не слышат ни причетов-плачей поминальщиков. Плачут над могилками самоубийц только облака-тучи, кропящие землю дробным дождем; поет по ним панихиды, вопит над ними только ветер буйный, облетая все горы-долы света белого, да воют, пробегая по соседним буеракам сиромахи — волки серые. Обходит деревенский люд поодаль эти заклятые, оговоренные суеверной памятью места, — ожидая от близости к ним (особенно — ввечеру) всякого наваждения.