Том 3. Невинные рассказы. Сатиры в прозе - Михаил Салтыков-Щедрин

В «Предчувствиях…», как и в тематически близких им рассказах «Госпожа Падейкова», и «Деревенская тишь», изображены настроения испуга и растерянности, охватившие помещиков при первых официальных известиях о предстоящей отмене крепостного права.

Оттого, что сие званию дворянскому пристойно. — Рассуждение о превосходстве дворянства над «темным человеком» в рукописи имело продолжение, позднее зачеркнутое:

«Отчего темный младенец до совершенного возраста, как былие, прозябает, а младенец дворянин не иначе как при помощи француза воспитывается? Отчего темные люди, и мужеск и женск пол, все, как бессловесные, не стыдясь друг друга, в одной избе и пребывают и отдыхают, а дворянин руководствуется в сем случае врожденным ему чувством стыдливости?»

…привезший известие, будто бы… но нет! — Речь идет о предстоявшем опубликовании 20 ноября 1857 года рескрипта Александра II Назимову с предписанием приступить к практической разработке крестьянской реформы.

Опять приезжал с фабрики управляющий и от философических упражнений обратил к действительности. — Занимающий центральное место в дневнике «современного человека» эпизод с продажей на фабрику крепостных «девок» относится к делу фабрикантов Хлудовых (см. комментарий к пьесе «Соглашение» и прим. к стр. 312). В сохранившейся рукописи отклик на хлудовское дело первоначально был значительно полнее. Приводим вычеркнутый Салтыковым (но частично использованный в других местах) текст, который следовал за комментируемой фразой:

«Условия действительно предлагал отменные: за каждую девку по 24 р. в год, а за десять девок двести сорок рублей. Оказывается, что в природе вообще ничего бесполезного нет, а в настоящем случае девка оказалась даже полезнее мужика, ибо какой мужик может собственною персоной двадцать четыре рубля доходу принесть? Но, кроме сего, у меня были при этом и другие соображения. Проводя дома время в праздности, девки ничего иного, кроме пороков и развития страстей, в будущем для себя не приобретают. Не наученные опытом и нуждою, девки до конца жизни остаются беспечными и во всех действиях не оказывают ни тени самостоятельности. Стало быть, временное отчуждение их на фабрику ничего, кроме пользы, для них принести не может. Конечно, все эти соображения в расчеты фабриканта входить не могут, ибо он ищет для себя лишь силу, которая могла бы машины его в действие приводить, но с моей стороны было бы непростительно об этом не подумать».

Ноября 20. Снежков сказал правду. — См. прим. к стр. 295.

Большое участие в составлении книги принимает Василий Александрыч Кокорев… — см. прим. к стр. 510.

Дом наш, в отношении тишины, уподобился горе Афонской. — См. прим. к стр. 511.

Незаконченный очерк. При жизни Салтыкова в качестве самостоятельного произведения не публиковался. Фрагменты из него были использованы Салтыковым в очерках «К читателю», «Литераторы-обыватели» и «Наши глуповские дела».

Впервые, частично (два отрывка), очерк «Хорошие люди» был напечатан Б. М. Эйхенбаумом в 1934 году в «Литературном наследстве» (т. 13–14, стр. 18–22); вторично опубликован, также в отрывках (семь фрагментов по двум рукописным редакциям), в собр. соч. издания 1933–1941 годов (т. III, стр. 441–450).

Рукописный материал очерка представлен тремя автографами, но ни одна из рукописей не дает полного текста произведения. Первая беловая рукопись (в процессе работы, как и две другие, она была превращена в черновую) заключала в себе текст наиболее близкий к полной первоначальной редакции, но из одиннадцати двойных ее листов пять в настоящее время утрачены. Вторая рукопись — это перебеленный с первой рукописи текст начала очерка с добавлением рассуждения о «прежнем» и «нынешнем» «хорошем человеке», вошедшего в состав очерка «Наши глуповские дела». По третьей, также незавершенной, рукописи очерка Салтыков вырабатывал варианты текста для вставок в очерк «Наши глуповские дела».

В настоящем издании текст очерка воспроизводится по первой беловой рукописи в последнем ее чтении с приведением в примечаниях наиболее значительных зачеркнутых отрывков.

По времени написания очерк «Хорошие люди» предшествовал тем произведениям, в состав которых вошли его отдельные части, то есть он создавался, видимо, во второй половине 1860 года, вскоре после «Скрежета зубовного». Очерк посвящен дворянско-помещичьим либералам, деятелям «глуповского возрождения». В нем не только дается развернутая характеристика «хороших людей», но и прослеживается их эволюция: «Хорошие люди» «доброго старого времени» — это свободные от всяких либеральных идей русские помещики-крепостники, спокойно творящие в своих имениях суд и расправу, пользуясь «покровительством законов» и бесправием крепостных. «Нынешние» «хорошие люди» — это те же помещики-крепостники, но умеющие ловко прикрыть свои крепостнические убеждения либеральной фразой, разговорами «об устности, гласности и бескорыстии».

Подводя итог сопоставительному рассмотрению типов «хороших людей» прошлого и нынешнего времени, Салтыков подчеркивает единство этих типов при внешнем отличии. Резюме по этому вопросу находим в последней, третьей рукописи очерка, где оно зачеркнуто. Приводим этот текст:

«Тем не менее, несмотря на описанные выше признаки резкого различия, горько ошибется тот из моих читателей, который в нынешних хороших людях увидит явление новое, не имеющее корней в русской почве. Я, который добрую часть своей жизни посвятил изучению хороших людей всех возможных оттенков, смею удостоверить читателя, что разница между нынешними хорошими людьми и их предшественниками вовсе не столь существенна, как это можно было бы предполагать. В действительности, нынешние хорошие люди суть дети отцов своих, и природа у них совершенно одна и та же, какая была у тех их предшественников, которые, по рассказам предков, безмерно радовались, когда князь Потемкин заставлял их проскакать тысячи верст затем только, чтоб спросить, какого нынче празднуют святого, и столь же безмерно огорчались, когда Суворов, при появлении их, восклицал: «воняет!» И если, по обстоятельствам, совершенно от воли их не зависевшим, они должны были облечься в новые и доселе не виданные одежды, то это отнюдь не дает права заключать, чтобы помёт в этих одеждах был иной».

…получит… возмездие в рождество… — см. прим. к стр. 359.

…о распрях, происходивших в Испании между карлистами и христиносами! — См. прим. к стр. 489.

Да и люди были какие-то особенные!..поильцами, кормильцами чествовали! — Вместо этих шести абзацев в автографе имеется рассказ отставного корнета Катышкина о поваре Арефии Иваныче. Приводим его:

«…у меня, например, повар был; так что бы вы думали, он однажды сделал? Заказал я ему к обеду маинес, ну-с, хорошо-с… Только сидим мы за столом, а у меня еще на ту пору статский советник Увальнев обедал… вдруг подают на блюде машину какую-то! Смотрим… просто чудо! корабль, сударь ты мой, стоит, и мачты, и веревки, и амбразуры — все тут! даже перепела, вместо пушек, в амбразурах посажены! Статский советник Увальнев даже растерялся весь. «Сколько, говорит, черт ты эдакой, за этого повара дал?» — «Тысячу рублей», говорю. — «Ну, говорит, поздравляю, это просто даром!»

— Да, для таких людей и поощрения не жалко!

— Еще бы! Разумеется, сейчас же приказ: явиться Арефию Иванычу к столу! — Утешил ты меня, ракалья! — говорю, — ты меня утешил, и я у тебя в долгу не останусь! И тут же, при гостях, поднес ему рюмку водки: пей, каналья!

— Да, это приятно.

— В старину у нас все это просто было, все тут же на месте делалось. Угодил, корабль какой-нибудь там соорудил — рюмка водки тебе; не потрафил, пересолил там или подгорело что-нибудь — марш на конюшню!

— И не роптали!

— Не только не роптали, а еще бога за господ молили! кормильцами, поильцами чествовали!

— Любовный народ был, сердечный!»

Продолжение рассказа Катышкина следовало в рукописи после слов: «…как будто бы действительно выпирает им из трущобы карету». Приводим полностью вычеркнутый текст, позднее в процессе работы замененный в рукописи фрагментом — «Сердечный народ был, любовный!.. поильцами, кормильцами чествовали!»:

«Однако воровства и тогда между ними довольно было! — продолжал ораторствовать Катышкин. — Скажу хоть об том же Арефии Иваныче. Ведь не удержался, подлец, стянул-таки у меня бумажник с деньгами! Разумеется, я его au naturel, ан и отыскался бумажник в голенище сапога! Однако я ему этого не спустил: «Ну, говорю, Арефий Иваныч, уважаю я тебя за талант, а на конюшню ты все-таки сходи!»