Обитель любви - Жаклин Брискин

Она отпустила его руку и тихо произнесла:

— Я не хотела пенять тебе прошлым, Три-Вэ. Но мы никак не можем понять друг друга А Кингдон... Он так несчастен, и я думаю, есть шанс... — Она замолчала и после паузы добавила: — Тесса должна была узнать об этом гораздо раньше. Я постоянно виню себя за свое молчание. Он кивнул.

— Ты привезешь сюда доктора Ландштейнера?

Он кивнул еще раз.

Ее голос доносился до него будто издалека. Он изумлялся тому, что Амелии удалось пронести через годы свою гордость, свой девичий кодекс чести. Он пытался разобраться в таинственных законах вероятности, которые свели его в жизни с Амелией.

Как только я заслышал шум шагов твоей души,

Почудилось: весь облик мира изменился...

«Черт возьми, вот уж викторианская поэзия тут совершенно ни при чем», — сердясь на самого себя, подумал он.

Он не осмелился открыть рот и что-то сказать. А тем временем они дошли до последнего поворота тропинки. Наконец дом выплыл из густой тени деревьев и стал отчетливо виден. Прищурившись от резкой белизны стен, он наконец произнес:

— Ты права, Амелия. Я всегда завидовал способностям Бада, его успеху, его друзьям. Тому, что Паловерде принадлежит ему. Но он не имеет никакого отношения к моим чувствам к тебе. Я любил тебя уже тогда, когда он даже не смотрел в твою сторону. Я всегда любил тебя. И до сих пор люблю.

На другой день Три-Вэ спозаранку уехал в свой офис, который размещался в особняке на Сигнал-хилл. Прикрыв стеклянные двери на веранду, чтобы приглушить шум бурильных установок, Три-Вэ собрался позвонить в Рокфеллеровский институт. Этот звонок был настоящим событием. В те времена из Лос-Анджелеса в Нью-Йорк звонили очень редко. Даже именитые люди, такие, как Римини и Бад, обычно посылали телеграммы. Дело было не в деньгах. Просто еще не привыкли к тому, что разговор по проводу с человеком, находящимся на противоположном краю материка, никакое не чудо, а самая обычная вещь.

Раньше в этой комнате был кабинет хозяина. Три-Вэ уселся за бывший письменный стол, расшнуровал свои рабочие башмаки, взял попавшийся под руку использованный конверт и написал на нем для себя: ПРИВЕЗТИ ЛАНДШТЕЙНЕРА.

Он обещал это Амелии в минуту высочайшего эмоционального напряжения. Теперь он должен был выполнить свое обещание.

Пододвинув к себе телефонный аппарат, он снял трубку. Ответившую ему барышню он попросил соединить себя с более далекой барышней. Та связала его с телефонной станцией. Телефонистка со станции соединила его с главной линией. В трубке слышались какие-то звонки, и вдруг раздался далекий голос. Нью-Йорк! Телефонистка главного коммутатора в Нью-Йорке соединила его с линией в Манхэттене, а оттуда его переключили на Рокфеллеровский институт. Эта длинная череда звонков, смена разных голосов знаменовала поступь прогресса, и за четверть часа, которая потребовалась Три-Вэ, чтобы связаться по телефону с доктором Ландштейнером, он успел от неуверенности перейти к состоянию настоящей экзальтации!

Голос Карла Ландштейнера звучал издалека, говорил он с австрийским акцентом. К Три-Вэ вернулись все его тревоги. Откашлявшись, он назвал себя и не очень уверенно сообщил о том, что один его «друг» интересуется работами доктора в области серологии, в частности, его гипотезой об установлении отцовства.

— Но она еще не одобрена медиками, — немного раздраженно ответил доктор Ландштейнер.

— Я прочитал опубликованную вами статью, — сказал Три-Вэ, утирая платком вдруг вспотевший лоб. — Не могли бы вы рассказать о своей теории поподробнее?

Доктор Ландштейнер пустился в пространные объяснения, при этом голос его заметно потеплел.

— Этой гипотезой я целиком обязан Менделю. Да-с, Менделю! Вы знакомы с его работами, сэр? Суть в следующем: группа крови, которая отсутствует у родителей, не может быть у их ребенка.

— Это мне понятно, — сказал Три-Вэ, шевеля пальцами в расшнурованных башмаках.

— Таким образом, если у ребенка обнаружена группа крови, которая не совпадает с группой крови родителей, остается признать, что предполагаемый отец ребенка на самом деле не является таковым. Если, к примеру, у обоих родителей первая группа крови, они не могут произвести на свет ребенка со второй группой крови. Или, если у матери вторая группа крови, а у ребенка первая, у отца не может быть ни третьей, ни четвертой группы крови. Собственно говоря, в положительном смысле установить отцовство не представляется возможным. Речь идет скорее об исключении отцовства. То есть, вы можете твердо определить, что, мол, такой-то господин точно НЕ является отцом ребенка. Так чем я могу помочь вашему другу, мистер Ван Влит?

Три-Вэ еще раз посмотрел на написанное на конверте: ПРИВЕЗТИ ЛАНДШТЕЙНЕРА. Он спросил себя: «А зачем?» Будучи твердо убежден в том, что является настоящим отцом Тессы, он боялся, что, если результаты анализа подтвердятся, это приведет к трагедии. На мгновение ему вспомнилось, как Амелия взяла его под руку.

— А если предполагаемые отцы — родные братья? Отразится ли это обстоятельство на результатах анализа?

— В какой-то степени, — ответил доктор Ландштейнер. — Но я повторяю, а вы передайте своему другу, что генетическая серология официально еще не признана.

— Но вы в нее верите?

— Моя вера опирается на сотни проведенных опытов.

Три-Вэ вновь откашлялся. Ему захотелось извиниться и положить трубку. Но он снова подумал Об Амелии, вспомнил ее гордое лицо, затравленное выражение темных глаз... Поэтому он сказал в трубку:

— Мой друг хочет быть абсолютно уверен, что он отец ребенка.

— Опыт довольно сложный. Лишь немногие умеют оценить полученные результаты.

— Он богат. Я... он готов щедро заплатить вам, если вы согласитесь приехать сюда, в Лос-Анджелес.

— В Лос-Анджелес?! — Голос доктора уже звучал холодно, и в нем слышалась только досада. — У меня здесь так много работы. Я определяю различия по антигенам между особями. Это очень важно.

— Деньги моего друга могут пригодиться вам для продолжения работ, — ответил Три-Вэ с тайной надеждой, что доктор откажется...

После молчания в трубке, прерываемого задумчивым хмыканьем, доктор Ландштейнер вновь подал голос:

— Мой ассистент, возможно, сумеет выкроить время для такой поездки. В апреле.

— Сейчас начало января. Нельзя ли пораньше?

— В таком случае в конце марта.

— Отлично, — сказал Три-Вэ, соглашаясь с компромиссом, который предложил человек, находившийся в ту минуту за три тысячи миль от Лос-Анджелеса.

Три-Вэ закончил разговор и повесил трубку. Смяв конверт, он швырнул его в корзинку для бумаг. Оперся локтями о стол и сжал руками вдруг заболевшую голову. «Бад, — думал он. — На моем месте Бад добился бы своего. Он из кожи бы вылез, но заставил бы этого доктора сесть на ближайший поезд, отбывающий в Калифорнию».