Любовь красного цвета - Салли Боумен

– Не смотри, Джини, не надо, – раздался в ушах Джини голос Паскаля. – Просто стой. А я буду обнимать тебя. Сейчас все закончится.

– Я убила его? – спросила она.

«Несколько раз», – подумал Паскаль, но ничего не сказал, а только отвел ее в сторону. Комната наполнилась громкими голосами и топотом. Прижав Джини к стене, Паскаль прикрыл ее своим телом. Это было единственное, что он сейчас мог для нее сделать.

Потом дали свет. Джини оглянулась в последний раз, когда люди в черном торопливо выводили их с Паскалем из спальни. Мертвый Стар лежал среди обломков мебели, осколков стекла и фарфора. Его широко раскинутые руки были сжаты в кулаки. Возле левого кулака лежали маленькая фарфоровая статуэтка без головы и распятие, возле правого – разорванная фотография Марии Казарес. Кое-какие предметы во время драки вывалились из его карманов. Среди них была засаленная колода карт Таро. И коробочка с тремя «белыми голубками», которые он так и не успел использовать.

20

Роуленд ждал на улице. На город спускались серые сумерки, в который уже раз начинал накрапывать мелкий дождь. В этой полутьме до неприличия резким казался искусственный свет дуговых ламп. Сощурившись от нестерпимого сияния, он отошел в тень полицейских фургонов, откуда, несмотря на скопившуюся толпу репортеров и блюстителей порядка, ему хорошо был виден весь дом, где находилась квартира мадам Дюваль. Сейчас его внимание привлекали не окна, а широкие ступеньки лестницы под навесом. Роуленд знал, что Джини жива и невредима, однако хотел убедиться в этом собственными глазами. Он чувствовал, что не успокоится, пока не увидит ее.

Переживая скоротечный миг безмятежного спокойствия, который всегда наступает между шоковым состоянием и эмоциональным всплеском, Роуленд бесстрастно анализировал ситуацию, к которой оказался причастен. У него было такое чувство, будто он наблюдает сейчас за жизненными перипетиями какого-то кинематографического персонажа.

Роуленд отрешенно думал о том, что такое героизм. Он свято верил в то, что человеческий род еще не утратил окончательно этого высокого качества, хотя и знал, что многие считают подобную веру старомодной. Но как бы то ни было, он искренне восхищался человеческой отвагой в любом ее проявлении: и сила духа, и физическое мужество вызывали у него одинаковое уважение. Кстати, с его стороны тоже потребовалось определенное мужество, чтобы признать, что он в долгу у Паскаля Ламартина, раз тот сумел уберечь Джини.

– Они спустятся через несколько минут. – Мартиньи возник около него словно из пустоты. Пытаясь согреться, он потоптался на месте, вытащил сигарету и закурил, посмотрев на Роуленда долгим взглядом.

– Женщины… Они такие непредсказуемые, не правда ли? Помните, когда мы слушали? Мы ведь все были уверены, что она не выстрелит.

– Да.

– Гм, на нее, видимо, что-то нашло. Она всадила в него двенадцать пуль. Не хотел бы я быть на месте патологоанатома, когда его доставят в морг.

– Да уж.

– Все эти лохмотья, развороченные внутренности… Бр-р-р! – Полицейский передернулся и швырнул окурок в урну. – И мне казалось, что все уже кончено. Что это, по-вашему, было? Страх?

– Или злость.

– Возможно.

Мартиньи пошел прочь, но, сделав несколько шагов, остановился и обернулся к Роуленду.

– У вас такой вид… Хотите выпить? Я мог бы для вас что-нибудь достать: коньяку, виски? Вам это явно не повредит.

– Нет, спасибо.

– Вы сейчас не сможете поговорить с ней. – Мартиньи посмотрел на него сочувственным взглядом. – Надеюсь, вы это понимаете? Для начала они оба должны пройти медицинское обследование, затем будут допрошены. Ламартином всерьез займутся врачи – у него переломаны несколько ребер и очень неприятный перелом руки. А она… Она – в глубоком шоке. Все зависит от того, насколько быстро она оправится. И все равно, вам не удастся увидеться с ней раньше завтрашнего утра. Понимаете?

– Да, понимаю.

– И все же я у вас в долгу. Так что если захотите присоединиться ко мне, когда мы начнем производить обыск в квартире… – Мартиньи внезапно усмехнулся и ткнул большим пальцем за спину, в сторону журналистов, толпившихся позади полицейского ограждения. – Я предпочитаю, чтобы именно вы первым узнали все подробности. Эти засранцы мельтешат у меня перед носом целый день. Что ж, они узнают, насколько скрытным иногда умеет быть мое ведомство. Итак, сколько вам нужно времени, чтобы написать статью? Шесть часов? Восемь? Ночь? Пусть ваши коллеги побегают за собственными хвостами до тех пор, пока завтра утром мы не проведем пресс-конференцию. Сегодня вечером я уж точно не стану этим заниматься.

Мужчины обменялись взглядами. Роуленд слабо улыбнулся.

– Завтра утром? С вашей стороны это было бы более чем щедро. Мне, конечно же, хотелось бы взглянуть на эту квартиру. Кроме того, я должен связаться со своим отделом новостей, переслать им кое-какие документы.

– Никаких проблем. Здесь – сколько угодно бумаг: записки, письма и даже какой-то странный дневник, который он вел. И кроме того, конечно же, магнитофонные записи вашей коллеги. Короче говоря, улики – на любой вкус.

– На любой вкус, – эхом повторил Роуленд.

– Вообще-то подобные документы могут быть упомянуты в печати лишь по истечении определенного времени. Однако нередко бывает, что в сутолоке, в суматохе тот или иной журналист находит что-то важное за моей спиной… – Мартиньи многозначительно посмотрел на собеседника. – В таких случаях инструкции предписывают мне начать служебное разбирательство.

– Разумеется.

– Вот только беда – эти разбирательства никогда ни к чему не приводят. Слишком много писанины. Вы понимаете меня?

– Да, и крайне вам признателен.

– Не стоит того. – Мартиньи поежился и поплотнее запахнул свой плащ. – Может, поужинаем вместе чуть позже? Часа в три, в четыре? Моя жена что-нибудь приготовит. Ей это страшно нравится.

– С удовольствием. – Роуленд с благодарностью посмотрел на собеседника. – А потом пропустим по рюмочке коньяку.

Мартиньи засмеялся, похлопал Роуленда по плечу и сделал чисто французский жест рукой.

– Их уже выводят, – проговорил он. – Оставляю вас наедине с самим собой – по крайней мере до тех пор, пока их не увезут. Вы ведь этого хотите?

– Черт возьми, неужели это настолько заметно? – Роуленд отвернулся.

– Для женщины, наверное, нет, а для мужчины – несомненно.

Напоследок он бросил на Роуленда еще один взгляд, в котором читались симпатия и легкое удивление, а затем удалился.

«Проницательный человек, – подумал Роуленд, – и очень тактичный». В следующий момент он напрягся и сразу же забыл о Мартиньи. Толпа возле портика зашевелилась, послышались крики журналистов, вспыхнули осветительные приборы телевизионщиков.