Хищник. Том 2. Рыцарь «змеиного» клинка - Гэри Дженнингс

— Этот документ обвиняет тебя в подстрекательстве к заговору против нашего короля Теодориха с целью его свергнуть.

Одоин донельзя изумился, однако попытался сохранить беспристрастный, равнодушный вид.

— Да неужели? Ну, в таком случае я позову своего писца Гаката, чтобы он прочел мне его.

— Гаката здесь нет. Между прочим, именно твой писарь составил все эти листы, и потому он сейчас отсутствует. Я взял Гаката под свою защиту, чтобы он, если потребуется, засвидетельствовал в суде, что ты и твои приятели-заговорщики действительно произносили эти слова.

Лицо генерала потемнело, борода ощетинилась, и он буквально прорычал:

— Во имя всевышнего Вотана, это ведь именно ты, Торн, продал мне этого юного красавчика, всучил этого умника-чужеземца. Если уж говорить о заговоре и предательстве…

Я бесцеремонно перебил его, сказав:

— Поскольку твой писарь отсутствует, позволь мне самому прочесть тебе сей документ.

Когда я закончил чтение, цвет лица Одоина изменился, став из багрово-красного пепельно-серым. Некоторые вещи, насколько я знал, он обсуждал со своими гостями еще до того, как ко мне прибыл Артемидор. Например, было общеизвестно, что Одоин полагал, якобы его обманули при какой-то сделке с землей. Он обратился в суд, но проиграл, затем стал апеллировать к высшим судебным инстанциям, но каждый раз безуспешно, и наконец обратился к самому Теодориху. Ну, это все было очень похоже на то, что произошло с родным племянником короля Теодохадом. Но если сердитый Теодахад всего лишь обиделся и разочарованно отступил, то Одоин — теперь в этом не осталось никаких сомнений — предпочел отомстить тому, кто совершил по отношению к нему «несправедливость».

— Ты собрал всех тех, кто был недоволен Теодорихом или озлоблен, — сказал я. — Эти документы свидетельствуют, что ты встречался и беседовал с ними здесь, под крышей собственного дома. Вот имена остальных недовольных вроде тебя готов, инакомыслящих римских граждан и многочисленных христиан-католиков, враждебно настроенных по отношению к Теодориху, включая и двух кардиналов из свиты самого Папы.

Одоин резко дернулся, чуть не разлив вино из своего кубка, словно хотел выплеснуть его мне в лицо или выхватить папирус из моих рук. Я сказал ему:

— Копии всех этих документов уже на пути в Равенну. В ближайшее время всех остальных заговорщиков бросят в тюрьму.

— А меня? — хрипло спросил он.

— Постой, я еще не договорил. Позволь мне зачитать тебе твои собственные слова: «Теодорих к старости стал таким же безвольным и мягкотелым, как и свергнутый им Одоакр. Пора заменить Теодориха кем-нибудь получше». Скажи мне, Одоин, ты ведь имел в виду себя? Ну и как, ты думаешь, поведет себя Теодорих, когда прочтет это?

В ответ Одоин сказал лишь:

— Вряд ли ты пришел сюда, Торн, один и без оружия, чтобы забрать меня в тюрьму.

Я твердо посмотрел на него:

— Ты был храбрым воином, способным генералом и до недавнего времени верным сподвижником короля. Поэтому, учитывая твои былые заслуги, я и пришел сюда, чтобы дать тебе шанс избежать публичного позора.

В «Истории готов» Кассиодора записано, что herizogo Одоин вместе со своими многочисленными сообщниками был обезглавлен три дня спустя на Forum Romanorum[175]. Так оно и было. Но только Артемидор, Гакат и я — а также двое моих доверенных телохранителей, которые сопроводили предателей в тюрьму, — знали, что Одоин к тому времени уже был три дня как мертв. В тот памятный вечер он предпочел достойную патриция смерть: достал из ножен свой меч, прижал его острие к груди, а рукоятку к мозаичному полу, после чего надавил на него всей массой тела, пока меч не пронзил его насквозь и его тело не упало на пол.

Лично для меня эти события имели два последствия. Во-первых, между мной и Артемидором, прежде чем он отбыл из Рима, состоялся следующий разговор.

— Сайон Торн, — сказал он, — наш уважаемый поставщик рабов, Грязный Мейрус, уже достиг возраста своего прародителя Мафусаила, а потому желает оставить торговлю. Я прошу твоего разрешения посоветоваться с ним относительно того, чтобы назначить нового представителя в Новиодуне.

— Я разрешаю, — ответил я. — И более того, я скопил уже вполне достаточно, дабы безбедно провести остаток жизни даже в том случае, если я переживу Мейруса и Мафусаила, вместе взятых, а потому впредь не желаю заниматься работорговлей. Сам я никогда не хотел бы стать рабом, а потому больше не собираюсь нести ответственность за создание рабов. Вот, возьми-ка, Артемидор… я уже давно подготовил и подписал это… Я жалую тебе свое поместье в Новы.

Он развернул документ и буквально онемел от изумления, словно и не был греком.

— Как следует заботься о нем и о тех людях, что там живут, Артемидор. Они все были мне очень дороги.

Другое событие, задевшее лично меня, произошло чуть раньше, в тот день, когда я оставил Одоина лежать на мозаичном полу, а сам вернулся в дом Веледы, переоделся в свой лучший женский наряд и отыскал молодого красавца Гаката.

Прошло уже несколько лет с тех пор, как торговля, путешествия и далекие горизонты потеряли для меня свою привлекательность, то же самое произошло и еще кое с чем, некогда столь желанным и неодолимым, а теперь уже менее заманчивым, чем прежде. Акх, я знаю, что никогда не смогу полностью удовлетвориться и перестать заниматься любовью, однако с течением времени обнаружил, что плотские наслаждения уже не нужны мне в таких количествах и так часто. Это произошло вовсе не из-за отсутствия достойных партнеров. Даже теперь — как Веледа и, разумеется, как Торн — я мог подобрать любого партнера противоположного пола, если бы пожелал найти такового моего возраста. Но какой же мужчина или какая женщина, пора цветущей юности и красоты которых уже миновала, захотят лечь в постель с такими же, как они, старыми и поизносившимися любовниками.

Помнится, давным-давно в устье Данувия я видел старых супругов: муж и жена, Филейн и Баутс, выглядели совершенно одинаково. Теперь, глядя на мужчин и женщин, достигших моего возраста, я замечал, что то же самое происходит и с ними. За исключением платья, они почти ничем не отличались друг от друга. Некоторые мужчины были лысыми, а лица женщин покрывали волосы. Одни были костлявые, другие тучные, одни были больше покрыты морщинами, чем другие, но все они были одинаково мягкими, аморфными и, на мой взгляд, одинаково среднего рода. Мне совершенно не хотелось узнать, что у них под платьем, да и не было никакой необходимости это делать. Совершенно очевидно, что все обычные мужчины и женщины, если они прожили так долго, превращались во что-то вроде евнухов. Полагаю, это рано или поздно произойдет и со мной. Но ясно так же и то, что поскольку я никогда не был обычным человеком, то мне, к счастью, все же понадобится на это больше времени.