Зарубежные письма - Мариэтта Шагинян

Выспавшись в гостинице, снабженной частичкой «ин», что соответствует нашему «Интуристу» и тройной цене за номер, мы ранним утром побежали на центральную площадь, над которой высились на горе знаменитые храмы. Они молчали, день был обычный. И заперты на замок, не дав нам увидеть шедевры немецкой готики внутри. К ним, как к римской «Ара Цёлли», вела арфоподобная бесконечная лестница с широкими ступенями, сейчас обледенелыми и заснеженными. Пока мы, спотыкаясь, брели наверх, пядь за пядыо беря эти ступени, мимо нас вихрем слетали по ним вниз мальчишки, победоносно задрав носы к надписи, на которой внушительно стояло предупреждение: «Не скатываться!» И было в этом что-то удивительно живое и человеческое.

У Эрфурта славное прошлое: в 1891 году на съезде Социал-демократической партии Германии здесь была выработана Эрфуртская программа. Во время поябрьской революции, 2 ноября 1919 года, здесь родилась одна из первых групп коммунистической партии. В тридцатых годах эрфуртские коммунисты яростно боролись против фашистской диктатуры, ушли в подполье, многие заплатили за это жизнью. Здесь, как и в Эйзенахе, и в Лейпциге, и в Берлине, особенно чувствуешь ту черту в ГДР, которую хочется назвать «марксистской воспитанностью рабочего класса». Ленин говорил о нашем народе, что мы «выстрадали» марксизм. Всей суммой революционных движений в России мы учились классовому характеру борьбы; даже в стихийных восстаниях — у Пугачева, у Степана Разина — понятие об угнетенном классе как об основной силе возмущения против класса угнетающего было основным. И это практически воспитывало к принятию марксизма, к пониманию классовой борьбы. Не все народы были исторически так подготовлены. Но анализ немецких народных движений, крестьянской войны, данный Марксом и Энгельсом, это ведь для рабочего класса Германии как pro domo sua, о своем доме. Отношение к марксизму — более интимное, более личное, более свое. Почти в каждом городе ГДР историко-революционные события, собранные в музеях или хотя бы упоминаемые в истории города, носят черты марксистской школы, опыта классовой борьбы. Отсюда перекличка этих городов с нашими, более тесная связь ГДР с нашей революционной традицией, с Лениным. При путешествии по городам ГДР атмосфера марксистской воспитанности — определение чуть натянутое, но другого сейчас не подберу — была лично для меня самым ценным впечатлением.

Пройдя почти весь Эрфурт, побывав на старинном деревянном мосту Кэммербрюке, с двух сторон окаймленном домами, где раньше, должно быть, как сейчас во Флоренции на знаменитом Понте Веккио, были всякие лавочки и прилавки, мы остановились перед тремя буквами плаката, интриговавшими меня уже с утра: «ИГА». Что это за «ИГА»? Оказывается, «ИГА» расшифровывалась по-немецки «Интернационале Гартеп-Ауфштеллюпг», то есть Международная выставка садовой культуры. Может быть, потому, что на дворе стоял март, при въезде в Эрфурт вы пикак не сказали бы, что это город садов или цветов, а между тем он славится этим на весь мир.

Здесь, почти в центре города, культивируется удивительный растительный мир и образовывается удивительная человеческая специальность — садовника. В павильонах и оранжереях, в лабораториях и на опытных полях выращиваются, собираются, высеиваются, изучаются, отбираются все семена и сеянцы, какие душа пожелает; пакетики их, ящички с ними идут через моря и горы по сотням, тысячам адресов. Тут получают совет и обучение, теорию и практику всего, что связано с садом, его разбивкой, планировкой, застройкой, засаживаньем, уходом, поливкой, борьбой с вредителями — словом, с культурой непременного спутника человеческого жилья, его сада. Что касается живых цветов, то едва ли не в каждом немецком городе продают крупные, чистые, как фарфор, эрфуртские ландыши, ароматные кисти эрфуртской сирени, розы всех цветов и названий. Мы видели их и сейчас, в марте, на клумбах центрального павильона, проделанных в асфальтовом полу. Садовники — ласковый народ, любящий поговорить о своем ремесле, — охотно рассказали нам, как культивировать дикий лесной ландыш, чтоб он превратился вот в такой прочный, фарфоровый колокол с золотым пестиком внутри, словно один из осанн или марий церкви Севери. Под соловьиный звон этих ландышей, подаренных нам добрыми творцами садов, — правда, звон, услышанный только разгоряченным воображеньем, — уезжаем мы из Эр-фурта.

2

Дорога на Эйзепах идет, повышаясь, в самое сердце Тюрингии. Справа — бесконечные поля, сберегающие влагу черным разрезом канавок в снегу, слева — горы; мчимся по прямой как стрела аллее, обсаженной двумя рядами лип. Вокруг колхозы — механизированные предприятия, где картошку копает машина, создаваемая на заводе в Веймаре, величайшем центре немецкой художественной классики. Проезжаем город Готу, мимо Дворца штопоров, астрономической вышки. Проезжаем полчище вертикальных голых палок для хмеля, таких же, как в Чехословакии. Едем под музыку, шофер включил радио. Сперва милые, в меру сентиментальные мелодии, потом в меру скрежещущий джаз. И, не доезжая до Эпзенаха, сворачиваем на скользкий, льдистый подъем к замку Вартбург. Опять почто символическое: чуть ли не самый показательный для немецкой истории замок, центр ее гуманизма и демократического начала, святыня германской культуры, куда по крутой дороге поднимались пешком — от звезд средневекового песнопенья, миннезингеров, певцов любви, до Гёте, Гейне, Вагнера, а в наше время старого Томаса Манна, и в то же время — марка автомобиля, созданного на новой немецкой земле ГДР. «Вартбург» — читаем на этих машинах, бороздящих дороги рядом с нашими «Волгами». И этот «Вартбург» говорит о победе индустриализации в республике, сумевшей вернуть немецкому народу его старый славный облик честного мирного трудолюбия. А тот Вартбург, куда мы тоже, оставив машину, поднимаемся пешком, встает над нами стенами, пережившими диалектически долгую жизнь истории, в своем роде биографию немецкого народа.

Со школьной скамьи мы знаем трогательную историю вартбургской маркграфини Елизаветы, страстно хотевшей помочь голодающим беднякам в деревне и тайком от мужа пробиравшейся туда с закрытой корзинкой, полной провизии. Жестокий муж, встретивший ее на коне, грозно спросил, что она такое выносит из дому. Бледная, трепещущая маркграфиня едва слышно белыми губами ответила: «Розы». Скупой маркграф сорвал с корзины крышку и — о чудо! — увидел благоухающие розы… Мало кто из ребят на земном шаре не знает этой истории, но ее двойственность — добро в лице маркграфини и зло в лице маркграфа, — «снятая» чуть ли не по Гегелю, чудом превращения хлеба и колбас в розы, не только связана с десятком других чудес Вартбурга, но и глубоко символична для него. У нас не было времени смотреть собранные в замке сокровища. До лучших времен досуга оставила я и все, что связано тут с Гёте. Но келью, где Мартин Лютер, сосланный в Вартбург, перевел с греческого на немецкий язык Новый завет, мы посетили тотчас же, едва ступив на каменные плиты замка.