Ашборнский пастор - Александр Дюма

— Что же, велите запрягать… Джордж! Ада!

Дети, затерявшиеся на лужайке, встали, и их головы показались над высокими травами.

Я побежал к карете.

Кучер заканчивал запрягать, когда молодое и прекрасное семейство появилось у мрачных ворот Ньюстедского аббатства.

Мы сели в карету, через четверть часа уже были на станции, а еще через час вышли в Чидле.

Здесь мой соотечественник протянул руку и, указывая мне на колокольню, вокруг которой, примерно в двух милях от нас, сгрудилось множество домов, утопающих в зелени, произнес:

— А вот и Ашборн.

IV. ПИСЬМА ПАСТОРА БЕМРОДА

Нет ни малейшей необходимости описывать читателям деревню Ашборн (они с ней знакомы) и пасторский дом (они его посещали).

Деревня, правда, увеличилась на два десятка домов, но пасторский дом сохранил свой былой облик; только фрески пастора Бемрода — эти изысканные алтари Гименею, эти нежные голубки, целующиеся на колчане и скрещенным с ним луком — исчезли под бумажными обоями жемчужно-серого цвета с темно-серыми разводами.

Обеденная зала осталась такой же, кабинет — таким же, и его окна по-прежнему выходят в тот же садик, где распевают конечно не те же самые соловьи, но потомки той птицы, которая во времена доброй г-жи Снарт пела там так мелодично, что г-н Бемрод принял ее за душу последней из умерших дочерей своей хозяйки.

Однако, что вполне понятно, когда я вошел в пасторский дом, о преданиях которого я совершенно ничего не знал, все это не могло меня взволновать.

Но что я отметил, так это атмосферу опрятности и довольства, которой веет уже на пороге дома, где живут молодые хозяева: это чувствовалось и в радости собаки, встретившей отца, мать и детей громким лаем и вилянием хвоста, и в доброжелательной улыбке, игравшей на губах молоденькой служанки — горничной и кухарки одновременно.

Сразу же по возвращении домой вся семья занялась домашним хозяйством: жена пошла на кухню, служанка побежала на птичий двор, дети завладели садом, а муж отправился за письмами, предварительно устроив меня в милой небольшой комнате на втором этаже, окно которой выходило на дорогу.

Минут через десять он вернулся с полусотней писем в одной руке и рукописью — в другой.

— Держите, — сказал он, протянув мне все эти бумаги, — вот ваш готовый роман.

— Благодарю вас, мой хозяин… Знаете, поговаривают, что так они и приходят ко мне. Но я опасаюсь…

— Чего?

— Что перевод потребует от меня больше усилий, нежели само сочинение романа, и что, дойдя до третьего письма, я покину пастора Бемрода и возвращусь к капитану Полю, к д'Арманталю или какому-нибудь д'Артаньяну.

— Я предусмотрел это, — с улыбкой отозвался мой хозяин.

Я взглянул на него:

— Вы предусмотрительны?

— Да, я всегда думал о том, что вы или кто-нибудь из ваших собратьев по перу — Бальзак, Сю или Жорж Санд — приедет в Ньюстедское аббатство, я узнаю о его появлении и предложу ему подарок, который сейчас предлагаю вам.

— И, будьте откровенны, кому из четырех вы предпочли бы сделать этот подарок?

— Жорж Санд. Эта вещь в жанре ее восхитительных пасторалей.

— Да, но что касается меня, то, не правда ли, легко будет догадаться, что это снова какой-то случай дал в мои руки эту рукопись?

— Это тем более вероятно, что роман в письмах вовсе не в вашей манере.

— Что ж делать? Я постараюсь опередить критику; я расскажу о нашей встрече во всех подробностях, точно так же как рассказал о найденной мною в Библиотеке знаменитой рукописи графа де Ла Фера, откуда были позаимствованы «Мушкетеры»; я расскажу… я расскажу всю правду; и тем хуже для тех, кто мне не поверит!

— Однако в свое оправдание вы сможете сказать, что перевели письма с оригинала. За вами останется совсем небольшая заслуга — сделанный перевод.

— Перевод — это как раз то, что мне трудно дается.

— Перевод уже сделан.

— Неужели сделан? -Да.

— Кем же?

— Мною.

— Вами?!

— Взгляните на эту рукопись! Я взял у него рукопись.

— Так здесь перевод этой толстой пачки писем?

— В свободные минуты я развлекался, переводя их.

— Поистине вы необычайно полезный человек!

— Но вы же понимаете, что, возможно, перевод не очень-то литературный, но зато буквальный.

— Однако, поскольку труд полностью завершен, дорогой мой хозяин, следовало бы, как мне кажется, сделать одно совсем простое дело.

— И какое же?

— Опубликовать эти письма под вашим именем. Пастор усмехнулся:

— Я отнюдь не страдаю таким честолюбием, какое постоянно одолевало этого бедного господина Бемрода.

— В чем же состояло его честолюбие?

— В стремлении напечататься.

— У него было такого рода честолюбие?

— Вы убедитесь в этом, прочитав его письма.

— Возможно! Что касается меня, отвечу вам одной фразой: если во всей этой объемистой истории есть какой-то интерес, а подобный интерес должен существовать, раз такой человек, как вы, взял на себя труд ее перевести, то честолюбие славного пастора будет удовлетворено.

— Какая радость для него!

— Как это радость?! Разве он не умер?

— Да, конечно, сорок или пятьдесят лет тому назад.

— Черт возьми!

— Ну, а теперь я вас покидаю… Слева от вас — подлинники писем, справа перевод, а в том углу — подзорная труба.

— Подзорная труба! А зачем она?

— Кто знает, может быть, вам понадобится оглядеть окрестности.

— Дорогой мой хозяин, вы загадочны, как Удольфский замок!

— За дело! А через два часа я вернусь к вам сообщить, что обед подан.

— Что же, идите! Мой хозяин вышел.

Нужно быть справедливым даже по отношению к самому себе; так что воздам себе справедливость, сказав, что я начал с попытки читать оригиналы писем, однако должен добавить, что, дойдя до середины первого из них, я оставил этот труд и стал попросту читать перевод.

Через два часа, минута в минуту, хозяин вернулся.

Его шагов я не услышал, так как стоял у окна с подзорной трубой в руке.

Он дотронулся до моего плеча, и я обернулся.

— Что, — спросил он меня, — вы уже не читаете?

— Нет, я ищу дом господина Смита.

— И как, нашли?

— Думаю, да… Только я напрасно смотрю в это очаровательное окошко, которое освещает девичью комнату пасторской дочери: нет там ни щегла в клетке, ни прекрасной девушки в соломенной шляпе, наполовину скрывающей в тени ее чарующее личико и пряди золотистых волос. Просторные кровати, сохнущее белье, раскачивающаяся рубашка с натянутыми рукавами и раздутая ветром, — вот и все.

— Ах, дорогой мой гость, мне кажется, что вы слишком многого хотите! Прекрасная Дженни разделила общую участь: она присоединилась к добрым господину и госпоже Смит на сельском кладбище, которое она так трогательно живописала своему мужу.