Андрей Миронов: баловень судьбы - Федор Раззаков

В тот же день 15 мая в Госкино был принят фильм «Человек с бульвара Капуцинов». Вспоминает А. Сурикова: «Я была уже с готовой картиной в Ленинграде, когда туда на один день приехал по делам Миронов. Полностью до того дня он фильма не видел – не складывалось у него по времени. А тут узнал, что назначен дневной сеанс в маленьком кинотеатре в рабочем районе, и поехал туда. Я умоляла не делать этого. Будет ведь премьера в Доме кино или в „Октябре“… Там и звук лучше, и изображение четче. Но он будто предчувствовал, что ему нужно спешить и посмотреть фильм до официальных премьер.

Позвонил из автомата (я сидела в гостях у его брата Кирилла Ласкари), как только закончился сеанс. Понимал, что я волнуюсь, сказал: «Ну что ж, у меня появилось ощущение трусливого оптимизма». Я поняла, что фильм Андрею понравился.

Я спросила, не жалеет ли он о купюрах. Мы «не влезали» в метраж, и на самой последней стадии работы мне пришлось резать «по живому».

Нет, купюры его не смущали, хотя песенку «А время лечит только тех, кто болен не смертельно» ему было жалко (эту песню Фест исполнял, стоя у закрытых дверей номера Дианы Литтл. – Ф. Р.).

Тогда же мы договорились, что встретимся на Рижском взморье и начнем новую работу. Увы…»

17 мая Миронов играл Савву Василькова в «Бешеных деньгах», 19-го – Мекки-ножа в «Трехгрошовой опере», 22-го – Лопахина в «Вишневом саду», 26-го и 29-го – Клаверова в «Тенях», 30-го – Мекки-ножа.

Июнь начался для Миронова с роли Саввы Василькова – он играл его 3-го. 7-го это уже был Фигаро, 8-го – Клаверов, 10-го – Джон Кеннеди, 14-го – Мекки-нож, 15-го – Клаверов. Затем Театр сатиры сменил место прописки – из-за начавшегося в здании на Большой Садовой ремонта он переехал в Зеркальный театр сада «Эрмитаж». Таким образом, роль Клаверова в «Тенях» станет последней ролью Андрея Миронова, сыгранной им в родном здании. А в «Эрмитаже» Миронов сыграет всего четыре спектакля: «Трехгрошовую оперу» (23-го и 24-го) и «Женитьбу Фигаро» (26-го и 27-го). Причем настроение, с каким он будет выходить на сцену, будет далеким от радостного. Дело в том, что именно в июне 1987 года исполнилось 25 лет со дня прихода Миронова в Театр сатиры. Дата весьма знаменательная, и Миронов отнесся к ней со всей серьезностью. Ему, любящему веселую компанию, хотелось по-настоящему отметить это событие. И он рассчитывал, что его коллеги и руководство Театра сатиры не забудут про эту дату. Увы, забыли. Причем чуть ли не все поголовно, поскольку ни один (!) «сатировец» не удосужился поздравить его с этой датой, а на доске объявлений в театре не вывесили официальное поздравление. Он сильно это переживал. Хотя все прекрасно понимал. Дело было в Валентине Плучеке, который после премьеры «Теней» стал относиться к нему еще хуже. Он узнал, что чуть ли не на самом верху – в ЦК КПСС – у «Теней» появились ярые приверженцы (из числа «горбачевцев»), и у них возникла идея назначить Миронова главным режиссером «Сатиры». И на этой почве Плучек окончательно зачислил Миронова в стан своих непримиримых врагов. Хотя сам актер и мысли не допускал, чтобы занять его кресло. И по-прежнему относился к нему как к своему Учителю.

27 июня Миронов сыграл свой, как окажется, последний московский спектакль. Роковую «Женитьбу Фигаро». И стал готовиться к предстоящим гастролям в Прибалтике.

28 июня Центральное телевидение после долгого перерыва (9 месяцев) показало передачу с участием Миронова: телеспектакль В. Фокина «Между небом и землей» 1978 года выпуска (21.40). Как мы помним, Миронов играл в нем джазового музыканта Климова. Стоит отметить, что этот телеспектакль в послужном списке Миронова окажется одним из последних: в 79-м он снимется еще в одном – «Дачники», после чего на семь лет уйдет из этого жанра. Однако за несколько месяцев до смерти Миронов примет приглашение режиссера И. Унгуряну и сыграет роль судьи в телеспектакле «Белые розы, розовые слоны». Это будет его последняя работа в телевизионном театре.

Тем временем в самом начале июля с Мироновым встретился Федор Чеханков. Вот как он вспоминает об этом: «Наша последняя встреча перед его поездкой в Прибалтику. Он страшно замотан. Приехал, уехал, кино, телевидение, замены, концерты, деловые встречи – в общем, не поймаешь. В Москве всего один день. Завтра утром уезжает на машине на гастроли сначала в Вильнюс, а потом в Ригу.

Прихожу к нему поздно, после спектакля, Андрей о многом расспрашивает, считает, что я все смотрю, везде успеваю. Ставит пленку с песней Яна Френкеля – это его последняя будущая пластинка. Третий «гигант» в его жизни. Для драматического артиста это много. Больше всего мне нравится песня об Одессе. Думаю, даже ироничные и неунывающие одесситы тихонько всплакнут, услышав Андрюшину интонацию: «Но именно здесь, понимаете, именно здесь – я дома. Дома».

Потом поставил песню, которую он записал совсем недавно в Киеве. Песня называется «Мама». Я плачу. Он знает почему. Ему неловко, он этого не хотел. Но ему нужно понять, проверить: не сентиментально ли это, не спекуляция ли это на такой всем понятной и дорогой теме? Ведь впереди у него гала-концерты в Государственном центральном концертном зале вместе с оркестром под управлением Кролла. Он наконец решился. Многие друзья советуют, опасаются: одному трудно, опасно, рискованно. Но я вижу, что он уже решил, что будет не один – будут он и Мария Владимировна. И вот перед ее выходом прозвучит эта песня о маме. Но все должно быть мужественно и достойно. Никаких «сынуль» и «мамуль» – это не домашние радости и семейные торжества, это сцена, это театр, это зрители…»

Театр сатиры закрыл сезон в Москве 2 июля спектаклем без участия Миронова – «Роковая ошибка». На следующий день вся труппа отправилась на гастроли в Литву поездом, и только два актера рванули туда на своих личных автомобилях. Это были Андрей Миронов (на «БМВ») и Александр Ширвиндт (на «Волге» ГАЗ-24). Причем инициатором автопробега был Миронов, который чуть ли не насильно заставил Ширвиндта отказаться от поездки в поезде и «оседлать» своего железного коня. Что из этого получилось, рассказывает сам А. Ширвиндт:

«Мой персональный автомобиль ГАЗ-24 приводится в движение горючим под названием А-76, а мышиный „БМВ“ Андрея – топливом с кодовым названием А-95. Эти девятнадцать единиц разницы неизвестно чего всегда казались мне рекламным выражением самомнения нашей нефтеперерабатывающей промышленности, но опыт показал, что всякий цинизм наказуем. Так как на наших автоколонках бензин продается строго по ассортименту, то, естественно, там, где заливают А-76, и не пахнет А-95, а там, где пахнет А-95 (а пахнет он действительно поблагороднее), и близко не подъедешь на моем средстве передвижения. А так как бензин обычно кончается не там, где его можно залить, а там, где он кончается, то мышиный „БМВ“, брезгливо морщась, вынужден был поглощать дурно пахнущую этиловую жидкость, а моя самоходка, при простом содействии любимого народом лица Андрея, получила несколько литров А-95, этого „Кристиана Диора“ двигателей внутреннего сгорания, от зардевшихся и обезумевших от счастья бензозаправщиц. Но вся мистика состоит в том, что оба наших аппарата реагировали на такую замену питания одинаково: они оба начинали греться, затем „троить“, а потом просто не ехать. Ну с „БМВ“ все понятно – ему просто физически не хватало этих единиц чего-то, но моя-то… Казалось бы, вдохни полной грудью пары неслыханной консистенции и лети… Нет. Фырчит, греется, останавливается – вот уж поистине „у советских собственная гордость“. Но если в ситуации с горючим мы были на равных, то по остальным компонентам автопробега я сильно отставал в буквальном и переносном смысле: частое забрызгивание свечей, прогорание и последующее отпадение трубы глушителя, подтекание охлаждающей жидкости неизвестно откуда – везде все сухо, а под машиной лужица тосола, частый „уход“ искры – на разрыве контактов есть, а на свечи не поступает или даже наоборот, часто вообще немыслимо, но факт.