Михаил Горбачёв. Жизнь до Кремля. - Николай Зенькович

«На этом обмен мнениями завершился. Позиция Черненко осталась неясной, или, так сказать, открытой. Формального решения не принималось. Но потом, когда возникла потребность, то заседания Политбюро стал вести именно Горбачёв. Хотя ему и пришлось побороться за это право.

Какова была истинная позиция Черненко, знал ли он о намерении Тихонова высказаться или у последнего это был экспромт? Сказать трудно.

Через несколько дней после заседания Политбюро у меня был разговор с Горбачёвым. Он взволнованно ходил по кабинету и рассказывал о встрече с Черненко, обсуждении итогов Политбюро. «Я убеждал Константина Устиновина, что позиция Тихонова внесёт разлад в Политбюро. Этого нельзя допустить. Что дело не в Горбачёве, а в принципе. Можно ли допустить такое, что к председательству на Политбюро придёт сегодня один, завтра другой и… Это же хаос. Разговор повлиял на Черненко и тот успокоил меня: позиция-де ясная, не переживай». Вот такой был курьёз.

Но 6 марта в беседе со мной Горбачёв опять посетовал на нерешённость ситуации. Ему хотелось, чтобы право вести Политбюро было закреплено за ним официально. Однако Черненко не ставил больше этот вопрос».

Снова несостыковка с утверждением В.В. Прибыткова.

«7 марта на Политбюро встал вопрос о Пленуме по совершенствованию управления экономикой. Эту идею активно двигал Горбачёв. Однако Тихонов реагировал негативно, резко. Сказал, что правительство не готово. «Не надо нас подталкивать. Что это за манера — выносить предложения за спиной Председателя Совмина» и т.п. Черненко замял разговор (обсудим позже)».

В. Печенев:

— Шла, если не ошибаюсь, весна 1984 года. Только что на Политбюро ЦК КПСС был утверждён новый главный редактор «Известий» Иван Лаптев. Вокруг его кандидатуры было немало закулисных споров и интриг со стороны весьма влиятельных фигур, особенно на последнем этапе, а поскольку я хорошо знал его, то позволил себе в самый критический для Лаптева момент воспользоваться правом (которым я не злоупотреблял) беспрепятственного входа к Генеральному и «замолвить словечко» за него.

Поблагодарив «тонко» Константина Устиновича за хорошее решение Политбюро, я не преминул заметить, что на заседании Секретариата (прошедшем до заседания ПБ) кандидатуру Лаптева энергично поддержал Горбачёв. И разговор наш, в котором участвовал очень близкий к Черненко человек, неожиданно переключился на Михаила Сергеевича.

— Как он, кстати, ведёт Секретариат? — спросил нас Черненко. — Заменять его, надеюсь, не придётся? — вопросительно добавил он, намекая на недавнюю острую дискуссию на Политбюро по этому поводу.

— Ведёт неплохо, — дружно ответили мы, — уверенно, энергично, готовится основательно. Вот только другим поговорить не очень-то даёт, — добавили мы вполушутку, вполусерьёз.

— Да, — заметил Черненко, — есть за ним такой грех. Если не остановишь, говорить может долго…

Печенев, по его словам, только в январе 1981 года, по сути дела, впервые услышал о Горбачёве как о влиятельной политической фигуре уже в рамках самого высшего эшелона нашей партийно-государственной власти. Это стало ясно из того факта, что М. Горбачёв попал в число лиц, которым по «узкому кругу» первым рассылался проект Отчётного доклада ЦК КПСС XXVI съезду КПСС. В этот круг вошли далеко не все члены Политбюро.

Но слышать о нём, конечно, приходилось и раньше, в частности, от А.И. Лукьянова — его, можно сказать, сокурсника, который старше Горбачёва примерно на год, и товарища по хорошо известному студенческому общежитию на Стромынке. А с Лукьяновым Печенев одно время довольно тесно, с удовольствием и интересом сотрудничал и был, как считалось, в добрых приятельских отношениях. Довелось Печеневу и до этого встречаться с Горбачёвым в его «сельхозкабинете». Было это, вероятно, летом 1980 года, когда Горбачёву было поручено подготовить для Брежнева юбилейный доклад об освоении целинных и залежных земель, и Печенев был подключён к группе подготовки доклада.

По признанию Печенева, особого впечатления Горбачёв на него не произвёл, дал довольно банальные, стандартные указания. Хотя приятно, конечно, было наконец-то увидеть среди секретарей ЦК не только вполне нормального, незабюрократизированного, но и сравнительно молодого человека — он был всего лишь на девять лет старше, то есть в возрасте многих его довольно близких друзей. Правда, впечатление от его молодости было через пару месяцев несколько смазано тем, что их следующая запланированная встреча (владевшего пером аппаратчика опять привлекли аграрии для помощи в сочинении «закрытого» циркулярного письма, объясняющего в очередной раз трудности с урожаем и разъясняющего, что для корма скота надо использовать всё, даже «веточный корм»!) не состоялась. Заведующий Сельскохозяйственным отделом ЦК симпатичный и мягкий В. Карлов тихо сказал: «Михаил Сергеевич принять сейчас не может. Сердце у него прижало. Вызвали врача — тот велел отдохнуть…» Но всё это были лёгкие и мимолётные впечатления, по которым составить мнение о политике и человеке было нельзя, не обладая какой-то особой интуицией.

В. Печенев:

— Итак, приглашаю вас вернуться в холодный январский день 1981 года в резиденцию главы нашей партии — государства в Завидове. Подписывая при нас «сопроводиловку» к тексту доклада (предварительно потренировавшись дрожащей рукой в росписи — возраст никак!), Брежнев вдруг спросил присутствующих:

— Ну как Горбачёв, не зазнался после того, как мы его в Политбюро ввели?

На что Георгий Аркадьевич Арбатов под общий гул одобрения ответил:

— Нет, Леонид Ильич, пока он ведёт себя демократично, не жалуемся!

— Ну что ж, это хорошо, — довольно промолвил Брежнев.

Как говорится, деталь, но не такой уж и пустяк. Демократические и, я бы сказал, открытые, доверительные манеры М.С. Горбачёва, его необременительная в то время словоохотливость многим из нас импонировали. Тем более что далеко не все могли похвастаться подобным. К примеру, Г. Романов, придя при Андропове в Москву секретарём ЦК и членом Политбюро, отличался иными манерами: ну, скажем, он даже не соизволил встретиться с группой, которая готовила ему один из важных традиционных общеполитических докладов, и все «указания» передавал нам через своего обходительного, привезённого из Ленинграда помощника. Ещё впереди были неожиданные для меня и малоприятные открытия того, что может порой скрываться за приятными горбачёвскими манерами. Тогда же, повторю, они нам нравились и, как это очевидно сегодня всем, сыграли не последнюю роль в его политическом продвижении. В поведении Горбачёва не было, на мой взгляд, чего-то отталкивающего людей, задевающего кого-либо лично. А это, понятно, имело значение не только в общении с нижестоящими по должности. Даже его любимое «тыканье» и младшим, и старшим его по возрасту людям — об этом даже Б. Ельцин вспоминает в своих мемуарах — мне не очень бросалось в глаза и не обижало.