Гойда - Джек Гельб

не выбились из сил. Меж тем как разнузданные куплеты раздавались один за другим, премного была видна разница меж земскими да братией. Ежели опричники уж ведали о нраве царском, об обыкновении его, об особой усладе в отношении дерзновений скоморошьих, то прочие князья то и дело переглядывались меж собой да смотрели на царя – кабы тот не начал расправу над ряжеными дураками, предавшись скверному нраву своему, нраву злостному.

Покуда лилась песня, стол обходил мужичок, сгорбленный летами, да лицо его, особенно очи, теплилось истинно юною прытью да силою. На груди своей таскал он короб, сколоченный, верно, наспех из грубых досок. В самом же коробе побряцывали кости. Среди той ноши затесались по меньшей мере два обломка людского черепа. Мужичок с раболепною услужливостью предлагал опричникам поглодать кости, взамен моля о жалком медячке. То вызывало смех, и не боле, да общая потеха поумерилась, стоило дураку подойти к трону царскому.

Государь обратил свой взор на несчастного урода, который протянул владыке кость.

– Вы ж равно что звери – от и поглодайте, – молвил холоп, осмелясь положить кость прямо на златое блюдо пред государем.

– На потеху ли али истинно зверем чтишь меня да братию? – вопрошал владыка.

Опустились перста царские, серебром-златом унизанные, на кость, ему брошенную, да медленно провели по ней.

– Да якая же уж потеха, покуда от велика града до деревеньки Богом проклятой всё пылает во пожарах, всюду стон стоит неустанный? Якая же тут потеха, царе? – просто молвил дурак.

Иоанн с улыбкой внял речам скоромошьим да смахнул со стола дар, ему принесённый. Златое блюдо от удару погнулось да со звоном пало.

– Стало быть, – владыка развёл руками, – это ж надо столь Господа прогневать, это в каких грехах без милости, без покаяния погрязли вы, скоты бездушные, раз послал Он вам во цари зверя лютого?

Мужик подобрал свой коробок, прогремев вновь костями, да пошёл себе с миром обходить застолье. Дурака, что костьми угощал опричнину, уж усадили за стол, подле недавно наречённого Челядина, поили вином да угощали наравне с пирующими князьями.

Овчинин же всё не мог надивиться тому, что видал нынче. Пьяный ум его мешал да путал и уж решил всё принять за правду.

– Ну даёт… – дивился Димитрий, растирая лицо рукою. – От ежели кто бы из наших, из земских рот пораскрывал – прибили бы, прямо на месте и прибили бы!

– С чего же порешил об том? – спросил Бельский. – Нынче мы почётные гости, самим царём званные на пир наравне с опричниками царскими.

– Ага, как же! – насмешливо молвил Овчина, вновь припадая к питию, пущай, что разум его уж и впрямь захмелел преславно.

Князь же Бельский слышал тон Димитрия, да не принимал издёвки на свой счёт. Поднялся Иван с места своего да поднял чашу над главою. То разом же обратило на себя внимание царя, а вместе с ним и пирующих.

– За тебя, государь! – провозгласил князь Бельский. – За тебя и братию твою славную! Пущай и впредь горит Москва и вся Русь Святая, пущай и впредь кровь льётся русская! За тебя, царе, и за славных опричников твоих! За царя!

Иоанн едва заметно прищурился. Несколько мгновений владыка точно выжидал какого-то знамения, постукивая пальцами по столу. Затем же поднялся с трона, подзывая князя к себе. Фёдор Басманов, находясь чуть поодаль, плавно обходил трон. Юбка расшитая переливалась узорными расшивками, покуда ткань колыхалась от мерного шага. Притом рука опричника уж покоилась на изогнутой рукояти ножа. Князь Бельский безо всякого страху на лице вышел ко владыке. Царь окинул взглядом Ивана с ног до головы.

– Будет на то воля моя – и будет пылать что Москва, что любой град! – молвил владыка, поднимая чашу свою.

Князь сомкнул со владыкою чаши да испил до дна. Меж тем же Басманов воротился к застолью, ведая мирную волю государеву.

– За царя! – провозгласил Фёдор, поднявши свою чашу.

– За царя! – подхватили равно что опричники, что земские.

Когда Бельский воротился на место своё, Димитрий радостно принял Ивана, радушно похлопав друга по плечу.

– От же даёшь! – усмехнулся Димитрий.

– Ты ж не верил, – самодовольно усмехнулся Бельский, – что есть нынче глас наш при дворе?

Овчина пуще прежнего налёг на вина, упиваясь царскими угощениями. До рокового раскрепощения допился Димитрий, когда молодой опричник Басманов, всё не переменявший женского платья, обходил застолье. Фёдор же было поднял кувшин над чашею Овчины, да Димитрий резко отнял чашу, не дав наполнить её. Басманов протяжно присвистнул да сел подле Овчины спиною ко столу.

– Отчего же, сударь, – вопрошал Фёдор, опёршись на локоть, да кивнул на чашу князя, – отказываешься от угощения?

Овчинин обернулся на Басманова, откровенно таращившись на пёстрый наряд его. От украшательств, да тем паче спьяну, у князя уж рябь в глазах стояла.

– Али что не по нраву тебе на пиру царском? – спросил Фёдор, поглядывая на бусы свои.

С недовольным цоканием Басманов заприметил мелкий скол. Овчинина же занимали, верно, отнюдь иные мысли. Поглядел на Фёдора, припоминая страшную казнь накануне, припоминая многую боль и жестокость, разбои, погромы и огонь, пожравшие по Москве свет земли Русской. В разуме Димитрия ожили и слова Бельского, прошёптанные на сим пиру, и нынче у Овчины не было иного, как отступиться. Не мог и присно безмолвствовать князь, да разошёлся в гневе, обрушивши кулак о стол.

Князь Бельский, сидевший подле него, было схватил Димитрия за плечо, да тот сумел вырваться. Поднявшись с сим шумом из-за стола, князь привлёк премного внимания к себе, равно как и к Фёдору, который неспешно поднялся из-за стола следом за Димитрием.

Приутихла музыка, поумерили плясуны жар свой да в одышке уставились на то, что, ведомо было каждому, должно было нынче стрястись – то земский с опричником вздорить начали. Овчинин разразился громким смехом, в котором отчаянной боли было премного больше, нежели пьяного веселия. Князь закрыл лицо рукою, покуда плечи его продолжали вздыматься. Бельский подал знак Миките Зуеву, и князья попытались утихомирить перепившего друга своего – да то тщетно. Хоть Димитрий и шатко стоял на ногах, едва подступились к нему Иван да Микита, откуда-то взялась в нём и прыть, и ловкость, и не дал князь изловить себя под руки.

– От ты гляньте, каков! – усмехнулся Овчина, не сдерживая голос свой. – Вы ж поглядите!

– Дим! – твёрдо произнёс Иван Бельский, обрушив руку на плечо князя.

На то Димитрий обернулся к князю да, сокрушаясь, замотал головою.

– Ох, и чего ж молвил ты!.. – пробормотал себе под нос Овчина, вновь воротя взор на опричника.

Фёдор же стоял и с лукавой хитростной забавою глядел на гостя пира царского,