Маяковский - Александр Михайлов

И в эти последние месяцы жизни в нем ощущается какая-то ненасытность, непомерная жажда действия. То он дает лозунги Электрозаводу по борьбе с потерями, то пишет текст для циркового представления о 905-м годе («Москва горит»), то выступает на конференции МАПП, на диспуте «Пути советской литературы», председательствует на открытии клуба театральных работников, снова едет для выступлений в Ленинград, выступает на вечере памяти Велимира Хлебникова, на Трехгорке, на вечере «Писатели - комсомолу», на диспуте о пьесе Безыменского «Выстрел»... Наконец, вместе с Д. Моором, возглавляет графическую мастерскую, «которая должна выработать новые формы массовых демонстраций». Узнав, что Мейерхольд написал сценарий по роману Тургенева «Отцы и дети», Маяковский делает заявку на роль Базарова. Мейерхольд потом признавался: «Я, конечно, не мог допустить его играть эту роль, потому что Маяковский, как тип, слишком Маяковский, чтобы кто-нибудь поверил, что он Базаров».

Надо было также что-то предпринимать, ибо к развалу шел уже и Реф, организованный вместо Лефа. Ликвидируя Леф и предлагая вместо него Реф, Маяковский еще пытался сохранить реноме той другой группировки. Он ведет отступление, но ведет его по всем правилам стратегии и тактики. Оно как бы - отступление, но в то же время больше похоже на перегруппировку сил для нового наступления. («Леф продвигается вперед, не пасуя перед самим собой, но беря «темп времени» при сохранении всех своих исходных позиций...»)

Опровергая в своем творчестве лефовские декларации, выступая против литературной групповщины, за объединение писателей «вокруг конкретных нужд сегодняшнего дня», Маяковский, казалось бы, пошел далеко. Выступая в Политехническом, он провозгласил: «Я амнистирую Рембрандта». Тут же подверг сомнению ценность литературы «факта», хотя пример для этого выбрал неожиданный - переведенную на русский язык книгу Айседоры Дункан «Моя жизнь». Признал художественную ценность фадеевского «Разгрома», в свое время подвергнутого разносу О. Бриком. Но все же не мог до конца отрешиться от собственных групповых привязанностей и обязательств.

Его удерживала от разрыва также и перспектива оказаться в полном одиночестве. В. Перцов, молодой тогда критик, начинавший в «Новом Лефе», впоследствии писал: «Оглядываясь на прошлое, я могу сказать, что в условиях литературно-групповой борьбы и тех «болей, бед и обид», которые наносила поэту литературная среда, поэты-лефовцы сохраняли еще значение опоры для Маяковского». Петр Незнамов, например, благороднейший человек, был предан ему. Близок по-человечески был Асеев. Возникал и исчезал Каменский, старый друг, этот непоседливый «поэт из породы мейстерзингеров» (Луначарский), он мог развеселить, поднять настроение, только вряд ли способен был понять драму Маяковского. С остальными отношения складывались по-разному. Но отвечая на вопрос о «разброде мнений» в Лефе и о своей позиции «Левее Лефа», он отверг первое предположение - насчет раскола, а насчет позиции сказал: «Это - один из тех переходов, которые и раньше были у нас: от футуристов к «Искусству коммуны», от «Искусства коммуны» к Лефу и т. д.».

Он не отказывался от своей родословной, хотя тут же заявил: «Мы опять родились, и мы назовемся. Как? Шило своевременно вылезет из мешка».

Вылезло. Назвалось - Реф. Революционный фронт искусств.

Первое организационное собрание новой группы, образовавшейся из основного ядра Лефа, под председательством Маяковского, состоялось 14 сентября 1929 года. «Мы были Леф, мы стали Реф. Мы объявляем себя новым объединением, новым отрядом на фронте культуры», - заявлял Маяковский.

И вот как он объяснял перемену Л и Р: «Л - это Левый фронт искусств, объединявший различнейших работников культуры по формальному признаку левизны, предполагавшей, что левизна совпадает с революционностью... Сейчас мало такой левизны. Левизна, изобретательность для нас обязательна, но из всей левизны мы берем только ту, которая революционна, ту, которая активно помогает социалистическому строительству, ту, которая крепит пролетарскую диктатуру...»

Революционная фразеология не может скрыть программной расплывчатости этих объяснений, она опять-таки не содержит в себе главного - четкой идейно-эстетической позиции. И совершенно не случайно, что в скором же времени Маяковский бросил на произвол судьбы это мертворожденное детище - Реф, решившись на тот шаг, на который не решался в течение всей творческой жизни, - на разрыв со своим литературным окружением.

А пока Реф вошел в федерацию, объединявшую различные группировки писателей, делегировал своих представителей в ее совет и исполнительные органы, получил статус одного из объединений. В афишах о вечерах Маяковского появилась строка: «Разговор-доклад. Тема: Леф и Реф».

В рамках федерации Маяковский был близок РАПП, выступал на пленуме правления РАПП и заявлял от имени Рефа, что, мол, мы принимаем РАПП, поскольку считаем его четким проводником партийной и советской линии, поскольку он должен являться таким. Вот именно - должен. Хотя на деле были лишь претензии на это.

Но в своих выступлениях Маяковский критикует РАПП за отсутствие практического сотрудничества с федерацией, за сектантство (само это слово не произносится). В конце октября, выступая на общем собрании федерации, Маяковский снова призывал писателей к политическому объединению, призывал их пойти в клубы «для постоянного общения с широкой массой». Линия на сближение прослеживается и дальше - в различных выступлениях, в поведении Маяковского. На открытии конференции МАПП (Московская ассоциация пролетарских писателей) 5 февраля 1930 года заявил, что он не рассматривает Реф как организацию, отличную от организации пролетарских писателей, и видит в нем лишь школу изучения технологии писательства.

Это был еще один шаг к сближению. Правда, как отмечалось в газетном отчете, заявление сделано Маяковским «пока только от своего имени, а не от имени всего Рефа». А 6 февраля взял слово для заявления о вступлении в РАПП.

«В осуществлении лозунга консолидации всех сил пролетарской литературы, прошу принять меня в РАПП.

1) Никаких разногласий но основной литературно-политической линии партии, проводимой ВОАППом, у меня нет и не было.

2) Художественно-методологические разногласия могут быть разрешены с пользой для дела пролетарской литературы в пределах ассоциации.

Считаю, что все активные рефовцы должны сделать такой же вывод, продиктованный всей нашей предыдущей работой».

Заявление датировано 3 января. Некоторые биографы с достаточным основанием считают, что это - описка, что дата написания 3 февраля. Владимир Владимирович советовался о вступлении в РАПП с заведующим отделом ЦК ВКП(б) П. М. Керженцевым. Затем сообщил о своем желании вступить в РАПП В. Сутырину, который был секретарем ВОАПП (Всесоюзного объединения ассоциаций пролетарских писателей). Заявление Маяковского внесло некоторое смятение в ряды руководства РАПП - его боялись. И все же Маяковский был принят. Принят единогласно. Ю. Либединский потом писал: мы «опасались, как бы не пострадала наша утлая посудина от того, что на нее вступил такой слон».