Унесенные ветром - Маргарет Митчелл

Н-да, теперь нелегко с ним будет справиться. Ну что ж, как ни противно, а надо прикинуться овечкой, чтобы выйти победительницей, несмотря на этот промах. Быть может, если удастся улестить его…

– Как грубо вы себя ведете – взяли и отшвырнули мои бедные ручки. И все лишь потому, что я на прошлой неделе поехала кататься без перчаток и испортила себе руки.

– Кататься – черта с два вы катались! – все так же холодно сказал он. – Вы работали этими руками – и работали тяжело, как ниггер. Вопрос в другом! Почему вы солгали мне про Тару и сказали, что дела у вас идут отлично?

– Послушайте, Ретт…

– Ну-ка, попробуем докопаться до правды. Какова подлинная цель вашего визита? Вы своим кокетством чуть было не убедили меня, что я вам чуточку дорог и что вы расстроены из-за меня.

– Но я и вправду расстроена! В самом деле…

– Нет, ничего подобного! Даже если меня повесят на самой высокой виселице – выше, чем Амана[12], – вам будет все равно. Это начертано на вашем лице, как следы тяжелой работы – на ваших ладонях. Вам что-то нужно от меня, и вы так сильно этого хотите, что устроили тут целый спектакль. Почему вы прямо не пришли ко мне и не сказали в открытую, что вам от меня надо? У вас было бы куда больше шансов добиться своего, ибо если я что и ценю в женщинах, так это прямоту. Но нет, вы трясете тут своими сережками, надуваете губки и кокетничаете, как проститутка с клиентом, которого она хочет залучить.

Он произнес последние слова, не повышая голоса, все тем же ровным тоном, но для Скарлетт они прозвучали как удар хлыста, и она в отчаянии поняла, что все надежды на то, что он сделает ей предложение, рухнули. Взорвись он в ярости, оскорбленный в своих лучших чувствах, наговори ей грубостей, как поступили бы на его месте другие мужчины, она бы нашла к нему подход. Но это ледяное спокойствие напугало ее, и она растерялась, не зная, что предпринять. Она вдруг поняла, что Ретт Батлер – даже в заключении, даже под надзором янки, сидевших в соседней комнате, – человек опасный и дурачить его нельзя.

– Должно быть, меня подвела память. Мне бы не следовало забывать, что вы очень похожи на меня и ничего не делаете без причины. Ну-ка, давайте подумаем, какую карту вы можете прятать в рукаве, миссис Гамильтон? Неужели вы могли настолько заблуждаться, что надеялись услышать от меня предложение руки и сердца?

Она вспыхнула, но промолчала.

– И не могли же вы забыть то, что я неоднократно вам повторял: я не из тех, кто женится?!

И поскольку она молчала, он спросил с внезапно прорвавшейся яростью:

– Не забыли? Отвечайте же!

– Не забыла, – с несчастным видом сказала она.

– Какой же вы игрок, Скарлетт, – усмехнулся он. – Поставили на то, что, сидя в тюрьме, я лишен женского общества и потому кинусь на вас, как форель на червяка.

«Так ведь ты и кинулся, – в бешенстве подумала Скарлетт. – Если бы не мои руки…»

– Ну вот мы и восстановили истину – почти всю, кроме причины, побудившей вас пойти на это. А теперь, может быть, вы скажете, почему вы хотели надеть на меня брачные цепи?

В голосе его прозвучали мягкие, даже чуть дразнящие нотки, и Скарлетт приободрилась. Пожалуй, еще не все потеряно. Конечно, надежды на брак уже нет никакой, но, несмотря на свое отчаяние, Скарлетт была даже рада. Что-то было в этом неподвижно застывшем человеке страшное, и даже самая мысль о том, чтобы выйти за него замуж, пугала ее. Но может быть, если вести себя умно, возродить воспоминания и сыграть на его влечении, ей удастся получить у него заем. Она придала лицу детски умоляющее выражение.

– Ах, Ретт, мне нужна ваша помощь – и вы в состоянии ее мне оказать, ну, будьте же хоть чуточку милым.

– Быть милым – самое любимое мое занятие.

– Ретт, во имя нашей старой дружбы я хочу просить вас об одолжении.

– Ну вот, наконец-то леди с мозолистыми руками приступила к выполнению своей подлинной миссии. Боюсь, «посещение больных и узников» – не ваша роль. Чего же вам надо? Денег?

Этот прямой вопрос разрушил всякую надежду подойти к делу кружным путем, сыграв на его чувствах.

– Не надо злорадствовать, Ретт, – вкрадчиво сказала она. – Мне действительно нужны деньги. Я хочу, чтобы вы одолжили мне триста долларов.

– Вот наконец-то правда и выплыла наружу. Говорите о любви, а думаете о деньгах. Как по-женски! Вам очень нужны деньги?

– О да… То есть они мне не так уж и нужны, но не помешали бы.

– Триста долларов. Это большая сумма. Зачем они вам?

– Чтобы заплатить налог за Тару.

– Значит, вы хотите призанять денег. Что ж, раз вы такая деловая женщина, буду деловым и я. Под какое обеспечение?

– Что-что?

– Обеспечение. Гарантирующее возврат моих денег. Я не хочу их терять. – Голос его звучал обманчиво мягко, был такой бархатный, но она этого не заметила: может, все еще и устроится.

– Под мои сережки.

– Сережки меня не интересуют.

– Тогда я вам дам закладную на Тару.

– А на что мне ферма?

– Но вы могли бы… могли бы… это ведь хорошая плантация, и вы ничего не потеряете. Я расплачусь с вами из того, что получу за урожай хлопка в будущем году.

– Я в этом не уверен. – От откинулся на стуле, засунув руки в карманы брюк. – Цены на хлопок падают. Времена настали тяжелые, и люди денег на ветер не бросают.

– Ах, Ретт, зачем вы меня дразните! Я же знаю, что у вас миллионы!

Он наблюдал за ней, и в глазах его плясали злорадные огоньки.

– Значит, все у вас в порядке, и деньги вам не так уж и нужны. Что ж, я рад это слышать. Приятно знать, что у старых друзей все в порядке.

– Ах, Ретт, ради всего святого!.. – в отчаянии воскликнула она, теряя мужество и всякую власть над собой.

– Да не вопите вы так. Я думаю, не в ваших интересах, чтобы янки вас слышали. Вам кто-нибудь говорил, что глаза у вас как у кошки – у кошки в темноте?

– Ретт, не надо! Я все вам расскажу. Мне очень нужны деньги, очень. Я… я солгала вам насчет того, что все у нас в порядке. Все так плохо – дальше некуда. Отец… он… он… совсем не в себе. Он стал очень странным – как дитя – с тех пор, как умерла мама, помощи мне от него ждать нечего. И у нас нет ни одного работника, чтоб собирать хлопок, а кормить надо тринадцать ртов. Да еще налоги такие высокие. Ретт, я все вам расскажу. Вот уже год, как мы почти голодаем. Ах, ничего вы не знаете! Не можете знать! У нас просто есть нечего. А это так ужасно, когда просыпаешься голодная и спать ложишься голодная. И нам нечего носить, и дети мерзнут и болеют, и…

– Откуда же у вас это прелестное платье?

– Из маминых портьер, – ответила она, вконец отчаявшись и уже не имея сил лгать, чтобы скрыть свой позор. – Я смирилась с тем, что мы голодали и мерзли, но теперь… теперь «саквояжники» повысили налог на Тару. И деньги эти мы должны внести немедленно. А у меня нет ничего, кроме одной золотой монеты в пять долларов. Мне так нужны эти деньги, чтобы заплатить налог! Неужели вы не понимаете? Если я их не заплачу, я… мы потеряем Тару, а нам просто невозможно ее лишиться! Я не могу этого допустить!

– Почему же вы не сказали мне всего этого сразу вместо того, чтобы играть на моих чувствах, а ведь я человек слабый, когда дело касается хорошенькой женщины? Только, Скарлетт, не плачьте! Вы уже испробовали все свои трюки, кроме этого, а от этого меня увольте. Я оскорблен в своих лучших чувствах и глубоко разочарован тем, что вы охотились за моими деньгами, а вовсе не за моей неотразимой персоной.

Она вспомнила, что, издеваясь над собой, – а заодно и над другими, – он часто говорил правду о себе, и взглянула на него. Он в самом деле чувствует себя уязвленным? Он в самом деле так ею дорожит? И в самом деле собирался соединить с ней свою судьбу, пока не увидел ее рук? Или же все шло лишь к очередному мерзкому предложению вроде тех, которые он уже дважды ей делал? Если она действительно ему дорога, быть может, удастся его смягчить. Но его черные глаза буравили ее отнюдь не влюбленным взглядом; к тому же он негромко рассмеялся.

– Ваше обеспечение мне не подходит. Я не плантатор. Что еще вы можете мне предложить?

Ну, вот дошло и до этого! Решайся! Она глубоко перевела дух и, отбросив всякое кокетство и все свои ужимки, прямо посмотрела ему в глаза, – думала она лишь о том, как пережить эту минуту, которой она страшилась больше всего.

– У меня ничего больше нет… кроме меня самой.

– Ну и что же?

Подбородок ее напрягся, стал квадратным, глаза превратились в изумруды.

– Вы помните тот вечер на крыльце у тети Питти, во время осады? Вы сказали… вы сказали тогда, что жаждете мной обладать. – Он небрежно откинулся на стуле, глядя в ее напряженное лицо, – его же лицо было непроницаемо. Потом что-то промелькнуло в глазах, но он продолжал молчать.

– Вы сказали… вы сказали тогда, что ни одна женщина не была вам так желанна. Если я вам все еще нужна, я – ваша. Ретт, я сделаю все, что хотите, только, ради всего святого, выпишите мне чек! Я сдержу свое слово. Клянусь. Я не отступлю. Я могу дать расписку в этом, если хотите.