Том 1 - Григорий Анисимович Федосеев

нашли котелок. Это подтвердило, что и Петрик и Евтушенко, спускаясь с гольца за водою, нарвались на засаду.

Но каким образом котелок Петрика попал на лиственницу, пока что остается загадкой.

В мареве вечерней дымки растворялись болота, и на зеркальную гладь озер ложился тусклый свинцовый мрак надвигающейся ночи.

Неужели Павел прав, что где-то здесь, в глубоких складках Ямбуя, кто-то прячется, тщательно скрывая следы своего пребывания, и ценою жизни других обеспечивает себе безопасность?! Ясно, что Елизар и эвенки тоже убиты.

Как назло, стало быстро темнеть. Во мраке тонут зыбуны, равнина. Звезды стали ниже, ярче и теплее. Идем долго, с трудом переставляем уставшие ноги.

Наконец-то минуем последний перелесок. Проходим знакомую марь. И вдруг сквозь мрак ночи гостеприимно моргнул огонек — кто-то живой на стоянке.

Отпускаю Загрю. Он несется через кочковатую марь, исчезает из глаз. До нас доносится незнакомый звон ботал. Мы приближаемся к нему. Боталы звенят дружнее. Вот и стадо пасущихся оленей. Увидев нас, животные перестают кормиться, настораживаются. В черноте с какой-то внезапностью возникает человеческая фигура. Мы останавливаемся, захваченные врасплох. Фигура молча надвигается на нас. Что-то угрожающее в медлительных движениях, в небольшой сгорбленности, в крадущихся, бесшумных шагах.

Позади в тучах блеснула молния. В мелькнувшем свете я увидел… Илью, готового разрядить бердану. Я мгновенно отбросил предохранитель затвора, шагнул к нему. Наступила та самая страшная минута, когда ты не владеешь собой и достаточно малейшего повода, чтобы палец потянул за гашетку.

— Не надо стрелять, — произнес Илья и с облегчением опустил бердану.

Я отвел в сторону ствол карабина. Снова затяжно моргнула молния, осветив на миг усталое лицо каюра. Вешаю на плечо ружье, и мы продолжаем стоять друг против друга в темноте.

Закапал крупный холодный дождь; и кажется, от него стало легче на душе. Павел закурил, предложил Илье папиросу. Он не взял, достал из-за пазухи трубку, пригубил, зажег спичку.

— Все люди сюда пришел. — Илья кивнул в сторону лагеря, откуда доносился лай чужой собачонки. — Моя с ними назад вернулся. — Он произнес это как-то просто, без злобы и длинно затянулся.

— Ты лучше скажи, где искать Елизара? — спросил я.

— Ямбуя ходи, назад нету! — ответил он и, чуточку подавшись ко мне, с жалобой в голосе добавил: — Моя худо ему не делай. Не делай худо, понимаешь! — И это было сказано так искренне, что нельзя было не поверить.

— Мы вчера нашли на гольце твою гильзу от берданы и свежие окурки. Кто был на этих днях на вершине? — спросил я как можно ласковее.

— Елизар.

— Но ведь он не курил!

— Окурки Елизара. Он потерял накомарник, брал у меня махорку и бумагу, чтобы курить, мошку дымом отгонять. И гильзу я давал, он свистел в нее, рябчиков подманивал… На Ямбуй я не был…

На стоянке людно. У большого костра нас встретили печальные лица товарищей. Они узнали от Ильи, что случилось под Ямбуем с Елизаром. Мы здороваемся, стоим молча, будто виноваты.

Прибыло подразделение Георгия Цыбина: четверо геодезистов и два каюра. Павел уже трясет в своих объятиях Рыжего Степана — шутника и задиру, нашего общего любимца.

Бородатые, обветренные, изъеденные комарами лица при свете костра неузнаваемы. На них усталость и привычное безразличие. Одежда выцвела, поизносилась, украсилась латками. Этих людей уже ничем не удивишь.

Присаживаемся с Цыбиным на бревно возле костра. Цыбин среднего роста, прекрасно сложенный и закаленный в тайге спортсмен. Густая черная борода окаймляет молодое обветренное лицо. На всей его внешности печать волевого человека.

— Как же вы искали Евтушенко? — спросил я его. — Он ведь лежал убитый почти на тропе, что идет с вершины Ямбуя к ручью. Там же, немного выше, был убит и Петрик.

— Мы искали их живыми, а не мертвыми. Никто и не подумал тогда искать их на склоне гольца, а тем более убитыми. Все считали, что они заблудились на болотах, — ответил наблюдатель и скосил на меня черные глаза, в которых полыхали отраженные блики костра.

— Кто же убил? — спросил Рыжий Степан, яростно толкнув головешку в огонь.

Наступила гробовая тишина. Все повернули ко мне обросшие щетиной лица.

— Не иначе кто-то скрывается на Ямбуе, — убежденно ответил за меня Павел и, выхватив из жара уголек, запалил цигарку. — Бандиты! Они не терпят присутствия людей. Несколько раньше убили двух эвенков. На счету этих негодяев еще есть кто-то.

— И Елизара убили? — спросил Цыбин дрогнувшим голосом.

— Вероятно. Мы не нашли его трупа, но он вряд ли может быть исключением.

— Ну и дела, будь они прокляты! — возмущается повар Федор.

— Где нашли останки Петрика и Евтушенко? — спросил Цыбин после долгой паузы.

— В стланиках на северном склоне гольца. Спасибо Загре. Не знаю, какую награду ему выхлопотать.

Все глянули на лежащего поодаль от костра кобеля. Кто-то бросил ему кусок копченки.

За эти дни я чертовски измотался. А сегодня особенно. Мне даже трудно встать, чтобы дойти до полога. Ни о чем не хочется думать. Спать, спать и спать!.. Только бы добраться до спального мешка!

— Павел, — зову я радиста. — Дай мне журнал. Не забудь после ужина накормить и привязать Загрю.

С трудом вспоминаю, что именно надо сообщить в штаб экспедиции. Пишу:

«Плоткину. На склоне Ямбуя в нижней зоне стлаников обнаружены останки Петрика и Евтушенко. Возможно, они были убиты на тропе, по которой наши люди ходили с вершины гольца за водою. Если это так, то убийцы живут в районе Ямбуя. Обстановка очень сложная. Поторопитесь с переброской солдат и с ними опытного работника уголовного розыска. Быков еще не найден. Отвечайте семь утра».

— Слушай, Цыбин, — обратился я к наблюдателю. — Мне кажется, мы слишком беспечно ведем себя. Надо назначить на ночь дежурных. Пусть четыре человека поочередно караулят лагерь по два часа. Только не спать. Костра большого не разводить.

— Все будет сделано.

— В случае чего сразу будите меня, и люди пусть спят настороженно. Чем черт не шутит! Всякое может случиться.

Я отказываюсь от ужина — даже голод отступает перед усталостью. Усилиями воли заставляю себя сесть за дневник. Но о чем писать? Так много событий прошло за сегодняшний день. Не могу отобрать для записи главное, забыл, как строить фразы. Пишу чужим, неразборчивым почерком, и мне кажется, что мысли рождает сам карандаш.

15. Ночь неожиданностей

Успеваю стащить с ног сапоги и, не раздеваясь, зарываюсь в меховой мешок. Сон быстро овладевает мною, отступают земные дела, будто проваливаюсь в небытие…

Остается живым только слух, но и в нем жизнь отражается, как отдаленное эхо. Вот