Стрела, монета, искра - Роман Суржиков

— Искровая люстра, — приарх бросает взгляд на потолок, — по сути своей, предмет благостный и светлый. Но ведомо ли вам, графиня, что искровые цеха на крупнейших реках государства работают днем и ночью? Феодалы, управлящие ими, не желают терять прибыль, и никогда не останавливают валы искровых машин. Искровая сила подводится к лампам и фонарям круглые сутки. Ночь — больше не время покоя. Улицы Фаунтерры и Алеридана всегда освещены, жизнь не замирает ни на час. Скажите мне, графиня, для кого эти ночные огни? Того, кто прежде был добрым прихожанином, теперь одолевает соблазн: отправиться ночью на увеселения, придаться праздности и блуду. Что уж говорить о ворах, шляхах и прочем отребье! Все паросли греховности расцветает буйным цветом под ночными огнями!

Мира, сидящая слева от гостя, слушает вполуха. Она питает некую долю любопытства и даже уважения: первосвященник наделен талантом находить темную сторону во всем. Нельзя не признать: для этого требуется немалая изощренность ума. Однако половина мыслей девушки отдана письму. В нем имелась странная фраза, неувязка… она не дает покоя Мире.

— Беда в том, — изрекает Галлард Альмера, — что стираются границы. Меж камней, из которых сложено мироздание, пробиваются ростки этих мерзостных изменений и разрушают кладку. Порядок рушится, на смену приходит хаос. Третьего не дано: где отступает свет, там является тьма.

— О каких границах говорит ваша светлость? — уточняет леди Сибил. Она почитает гостя умнейшим человеком, ловит каждое слово и силится понять.

— Границы имеются повсюду. Без них человечеству не обойтись, как отаре без пастыря. Мудростью богов проложены грани, отделяюшие крестьян от купцов, дворян от духовенства, город от села, день от ночи, честь от бесчестия, добро от зла. Лишь тот угоден богам, кто понимает свое место и не преступает границ.

Мира нашла письмо нынешним утром. Беседа с Беккой навела на мысли: Дом Альмера, даже если он непричастен к заговору, занимает слишком много места под Луной. Мира слышала имя герцога Айдена еще на Севере, в каком-то странном контексте — давнем, будто покрытом пылью. Она поставила за цель отыскать. Извлекла на свет отцовскую шкатулку с бумагами. Перелистала, пересмотрела, перечитала грамоты, поручитесльства, пожалования, письма. Сумела сдержать слезы, наткнувшись на мамину смертную. И не сдержалась таки, расплакалась, когда прочла свои собственные детские письма. Отец заботливо хранил их годами…

— Что же выйдет, графиня, если люди забудут о границах? Купцы, нажившиеся на искре, станут богаче дворян, а дворяне обеднеют и сделаются наемными мечами на службе торгашей. Крестьяне станут путешествовать рельсами и находить земли побогаче да получше. А то и вовсе позабудут земледелие и подадутся в города, и ни один лорд уже не сможет заставить крестьян трудиться на полях. Сотрется грань меж пастухом и стадом, всякая овца возомнит себя пастырем и примется проповедовать на свой лад. В книгах люди станут искать лишь забаву да потеху, а мудрость черпать — из уличных представлений. Скоморохи сделаются почитаемыми персонами, люди станут боготворить не герцогинь, а актрисок! Вот какой мир ждет нас, миледи.

Письмо, что Мира нашла этим утром, было написано девятнадцать лет назад — за неделю до провального Шутовского мятежа. Адресатом был сир Клайв Стагфорт, а вот автором… подумать только, что отец был знаком с этим человеком! Капитан Джон Корвис — один из ключевых персонажей заговора! — писал отцу Миры за считанные дни до своей гибели. После такого немудрено, что невиновному сиру Клайву все же довелось покинуть столицу!

И в письме имелась странность, пока не осознанная Мирой, потому зудящая, как заноза…

— Полагаете, ваша светлость, все так скверно? — леди Сибил недоверчиво покачивает головой. — Разве нет в мире нерушимых границ, что неподвластны времени?

— О какой нерушимости речь, графиня! — первосвященник фыркает, роняя капельки соуса на фабричную скатерть. — Разваливаются даже крепостные стены! Города теперь огромны, как прежде целые провинции, и никакие стены не могут их вместить. Далекое становится близким. Прежде, собираясь в столицу, человек проводил с семьею прощальный день, устраивал застолье из семнадцати блюд, как на поминках. Дорога была столь долгой, что путник не мог знать, увидит ли снова свой родной дом. Вот что такое была поездка в столицу! Теперь же сел в вагон — и через три дня выпрыгнул в Фаунтерре! Все равно, что пошел в кабак! Да что и говорить, если уж ночи становятся светлы, будто день…

— Ну, по крайней мере, дамы все еще отличаются от кавалеров, — говорит леди Сибил, лукаво прищурясь и подбоченясь. Архиепископ глух к ее шутливому кокетству. Он хмурится еще сильнее, морщины на лице превращаются в рытвины:

— Вы ошибаетесь, графиня. Леди все чаще берут на себя дела лордов. Испокон веков охота почиталась мужественной забавой, как и состязания. И что же мы видим теперь? Тощая девчонка-наездница шпигует стрелами соломенного оленя, а тысячи народу с трибун рукоплещут ей! Как вам такое нравится?! Или взять управление землями…

Теперь уже хмурится и леди Сибил — негласная правительница Нортвуда. Приарх без колебаний продолжает:

— Землею правит лорд. Точка. Так было всегда. Женщина — носитель благородства и мудрости, в руках мужчины — сила и власть. Но теперь сплошь и рядом первородные леди хватаются за вожжи и принимаются править, отодвигая в сторону мужчин. Больше того: юные девицы теперь интересуются властью! Видано ли такое?! Играют в стратемы, обсуждают политику, изучают историю… Разве это занятия для молодой леди? Тьма! Пансион Елены-у-Озера, эта странная выдумка Праматеринской Церкви, не знает отбоя от учениц! Якобы, выпускницы Елены могут править землями не хуже, чем мужчины. Да это высказывание — уже само по себе ересь!

При этих словах первосвященник вспоминает о присутствии Миры. Оборачивается к ней и смеряет долгим взглядом, будто выискивая в ней ростки хаоса новых времен.

Теперь он привлек все внимание Миры. Последние слова задели девушку за живое. Она не смеет возразить, но перебирает в уме выдающихся лидеров и правителей, носивших женское платье. В списке оказывается не меньше дюжины имен, первою стоит Янмэй Милосердная, крайнею — леди Сибил Нортвуд.

— Отчего я ни разу не видел тебя на проповеди? — спрашивает архиепископ.

— Я посещала службы вместе с матерью, а она старалась избегать людных мест. Мы ездили в церковь Дня Сошествия.

— Вы избегали людных мест? Странное поведение для людей с чистой совестью.

Это было в мае, когда над графиней насмехалась половина двора, потому приходилось сторониться светского общества. Однако леди Сибил вряд расстроится, если заговорить о времени ее унижения.