Чужестранка - Диана Гэблдон

— Джонатан Уолвертон Рэндолл, — тихо говорила я, читая буквы на камне. — Родился 3 сентября 1705 года. Умер…

Рэндолл сделал невольное движение, рванулся ко мне — но недостаточно быстро, чтобы я не успела произнести, что хотела.

Узкая дверь в глубине проема со скрипом повернулась на петлях. Я ожидала увидеть темноту, но была ослеплена сиянием света на снегу. Сильный толчок сзади швырнул меня в сугроб, и дверь с грохотом закрылась за мной.

Я лежала в канаве на заднем дворе тюрьмы. Под снегом были скрыты груды чего-то — вероятно, мусор, отбросы. Под собой я чувствовала что-то твердое. Дрова? Наклонное основание тюремной стены надо мной было исполосовано какими-то линиями — видимо, их оставили жидкие нечистоты, выливаемые через расположенное повыше отверстие с подъемной дверью. Должно быть, за этой стеной находится кухня.

Я с усилием приподнялась и увидела перед собой пару широко раскрытых голубых глаз. И лицо — почти такого же цвета, как глаза, застывшее и твердое, словно дерево, за которое я его по ошибке приняла. В ужасе, спотыкаясь на каждом шагу, я отступила к стене тюрьмы.

Опустив голову, я твердила себе: ты не свалишься в обморок, ты на своем веку повидала немало мертвых тел, нет, ты не свалишься в обморок… Господи, у него такие же голубые глаза, как… Ты не свалишься в обморок, черт тебя побери!

Дыхание мое в конце концов выровнялось, пульс тоже. Страх отступил, и я заставила себя подойти к мертвому телу. Не знаю, что толкнуло меня на это — жалость, любопытство или потрясение. Но шок внезапности миновал, и я уже не находила ничего пугающего в мертвеце. Да его и не должно быть никогда. Не важно, насколько страшной или безобразной была сама смерть человека, ужасают нас только муки страдающей души; едва душа отлетела, перед нами остается предмет, не более того.

Голубоглазый незнакомец умер на виселице. Во рву он лежал не один. Я, разумеется, и не подумала разрывать сугробы, но теперь я знала, что скрывается под снежным покрывалом, и различала очертания тел, смягченные снежной пеленой. Здесь находилось больше десяти трупов, дожидающихся либо оттепели, когда их легче будет похоронить, либо зверей из ближайшего леса в качестве могильщиков.

Эта мысль вывела меня из неподвижности. У меня не было времени предаваться переживаниям по поводу увиденного — иначе еще одна пара голубых глаз мертво уставится в небо из этого рва.

Необходимо было найти Мурту и Руперта. Возможно, удастся воспользоваться той же дверью, из которой вытолкнули меня. Она не была особо укреплена и не охранялась, как главные ворота и другие входы в тюрьму. Но мне нужна была помощь — и срочно.

Я глянула вдаль. Солнце стояло невысоко и светило сквозь дымку, нависшую над самыми верхушками деревьев. Воздух казался тяжелым от сырости. Похоже было, что к ночи пойдет снег: на восточном краю небосвода дымка сгущалась. Светлого времени оставалось не более часа.

Я двинулась по канаве — мне не хотелось, пока это было возможно, карабкаться по крутому склону наверх. Вскоре канава делала поворот и дальше спускалась вниз к реке; видимо, вместе с талым снегом в реку уносило тюремные отбросы и нечистоты. Я добралась почти до угла высокой стены, когда услышала позади себя слабый звук. Я обернулась. Это упал в ров камень с обрыва, задетый лапой большого серого волка.

В качестве замены доступной добыче, что лежала тут же под снегом, я, с волчьей точки зрения, по-видимому, имела некоторые предпочтительные качества. Правда, я двигалась, меня надо было схватить и я могла оказать сопротивление, но, с другой стороны, двигалась я медленно и неуклюже. И плоть моя не закоченела до такой степени, что о нее можно сломать зубы, — словом, свежее мясо с теплой кровью. Я на месте волка не стала бы мешкать. Видимо, и он пришел к такому выводу.

В свое время в Пемброкском госпитале лечился некий американец Чарли Маршалл, славный малый, общительный, как все янки, и к тому же очень увлеченный своим хобби; этим хобби были собаки. Чарли служил сержантом в корпусе К-9. Вместе с двумя своими собаками он напоролся на противопехотную мину возле маленькой деревушки поблизости от Арля. Он горько оплакивал своих собак и в мои достаточно редкие свободные часы, когда я присаживалась возле его кровати поболтать, рассказывал разные истории об этих своих друзьях. Попутно он учил меня, как надо и как не надо себя вести, если на тебя нападет собака. Теперь я подумала, что жуткое создание, которое сейчас подбирается ко мне, по натуре не что иное, как пес.

— Эй ты, псина, — громко и твердо произнесла я, глядя волку в один круглый желтый глаз, в точном соответствии с инструкциями Чарли. — Ты ведь не больше чем пес, только очень злой, злее всех, каких мне пришлось видеть, — продолжала я, медленно, шаг за шагом отступая все ближе к стене.

Отведя руку назад и нащупав твердый камень стены, я двинулась дальше по направлению к углу, который находился от меня ярдах в десяти. Я распустила завязки на воротнике плаща и отстегнула скрепляющую края заколку, продолжая сообщать волку все, что я думаю о нем самом, его предках и его собственном семействе. Зверь, свесив из пасти на сторону язык, казалось, не без интереса внимал моей обличительной речи. Он явно не спешил; я заметила, что он прихрамывает, когда он подступил на несколько шагов ближе, к тому же был он тощий и запаршивевший. Как видно, ему трудно было схорониться, и немощь привела его за добычей на тюремную свалку. Ну что ж, чем он слабей, тем лучше для меня!

Я нашарила в кармане плаща кожаные перчатки и натянула их, потом обмотала полой плаща в несколько слоев руку.

«Обычно они стараются вцепиться в глотку, — поучал меня Чарли. — Все время смотрите псу в глаза, и вы поймете, когда он решится напасть».

Волк был худой, но не изнуренный. Весил он, как я определила, от восьмидесяти до девяноста фунтов — меньше, конечно, чем я, но недостаточно мало, чтобы я могла надеяться на преимущество в весе. Четырьмя ногами легче балансировать на скользком снегу, чем двумя. Я надеялась, что устою на ногах, опираясь на стену.

И все-таки я не уследила за его молниеносным прыжком. Готова поклясться, что все время смотрела волку в глаза, но свое намерение он осуществил одновременно с тем, как это отразилось в огненно-желтых орбитах.

Зубы погрузились в обмотанные вокруг руки складки плаща с такой силой, что я испытала острую боль. Это было куда хуже, чем я предполагала: мощный удар тяжелого тела, от которого рука моя обвисла. Но я прижала волка к стене и в отчаянной борьбе старалась запутать его в складках плаща. Волчьи клыки рвали мое платье и царапали кожу. Я изо всех сил уперлась коленом в грудь зверя и услыхала странный звук — полурычание, полувой. Только потом я осознала, что звук этот вырвался не у волка, а у меня, из моего горла.

Как ни удивительно, я не испытала страха; разум мой сосредоточился лишь на одном: либо он убьет меня, либо я его, третьего не дано. Я била зверя головой об угол стены, но чувствовала, что быстро теряю силы. Будь волк в лучшем физическом состоянии, он, конечно, расправился бы со мной.

Знойная глотка зверя обдавала мое лицо запахом падали. Из пасти волка тянулась вязкая слюна. Я старалась уберечь шею от страшных клыков, наваливалась на зверя всей своей тяжестью и наносила удар за ударом до тех пор, пока, загибая голову волка все дальше и дальше назад, не почувствовала, как хрустнули под руками его шейные позвонки — и тотчас обмякло все тело.

Отбросив от себя издыхающего зверя, я повалилась на снег, истоптанный и грязный, залитый вонючей волчьей мочой. Мне кажется, что на несколько секунд я отключилась от действительности, едва ли не уснула… Потом я шла по канаве, в плаще, который держался на одном плече, шла, оскальзываясь на присыпанных снегом камнях и больно ушибая голени о торчащие из-под снега сучья.

Должно быть, подсознательно я все время представляла себе, что волки обычно держатся стаями, потому что, как помнится, меня ничуть не удивлял доносившийся до меня из ближнего леса волчий вой. Оглядевшись по сторонам, я обнаружила, что нахожусь за пределами тюрьмы, на открытом пространстве, где нет ни стены, на которую можно опереться в случае нападения, ни вообще какого-либо укрытия, а под рукой у меня ни камня, ни даже палки для обороны. А сколько зверей может оказаться в стае? Летом, лунной ночью, мы с Джейми наблюдали волчью трапезу на поляне в лесу — тогда волков вместе с молодыми было десять. Мне казалось, что я вновь слышу, как трещат под волчьими зубами кости их жертвы. Но главное заключалось теперь в том, могу ли я еще бороться, или мне остается просто лечь на снег и погибнуть.

Но Джейми пожертвовал жизнью и даже больше чем жизнью во имя того, чтобы вызволить меня из тюрьмы. За мной оставался долг по отношению к нему.

Я снова двинулась вперед. Свет слабел, вскоре канава попадет в тень, но мне это вряд ли поможет: волки видят в темноте куда лучше, чем я.