Булгаков - Б Соколов

Он взвел глаза на Карла Маркса, но тот сидел неподвижно и безмолвно. Выражение лица у него было такое, как будто он хотел сказать: «Это меня не касается!»

Булгаков ухаживал за З. В. Коморской, и возможно, это стало причиной нелестного изображения того из героев М. с., которому ее муж послужил прототипом. По воспоминаниям первой жены писателя Т. Н. Лаппа, как-то Булгаков «позвонил Зине, назначил ей свидание на Патриаршем, потом приходят вместе, он говорит: «Вот, шел, случайно Зину встретил…» Это мне Коморский рассказал». Она же утверждала, что автор М. с. не только на халяву обедал у Коморских, но и частично экспроприировал в свою пользу их библиотеку: «Михаил, между прочим, таскал книги. У Коморского спер несколько. Я говорю: — Зачем зажилил?

— Я договорился.

— Я спрошу.

— Только попробуй!»

«МУЗА МЕСТИ», фельетон, имеющий подзаголовок «(Маленький этюд)». При жизни Булгакова не публиковался. Впервые: Булгаков М. Был май. Из прозы разных лет. М.: Огонек, 1991 (Библиотека «Огонек», № 51). М. м. написана в октябре 1921 г. во время работы Булгакова секретарем ЛИТО (литературного отдела) Главполитпросвета. Фельетон посвящен творчеству поэта Николая Алексеевича Некрасова (1821–1878) и создавался к его 100-летнему юбилею. М. м. интересна оценкой революции 1917 г. и ее последствий сквозь призму некрасовских стихов. Здесь Булгаков крайне низко в нравственном отношении оценил дворянский класс, утверждая, что он «вместо добродетели на самом деле был украшен лишь фуражкой с красным околышем» (форменным головным убором дворян). Но писатель признавал, что «дворянский класс породил утонченную поэзию. Ее красоты рождались в старых гнездах, там, где белые колонны говорили о золотых снах прошлого». Некрасов для Булгакова — поэт другого класса, крестьянства, хотя и принадлежит к дворянству по происхождению. С Некрасовым угнетенные мужики как бы обрели свой голос в литературе.

Многие строки Некрасова казались автору М. м. пророческими. Булгаков так прокомментировал следующую цитату из поэмы «Кому на Руси жить хорошо» (1866–1876):

«У каждого крестьянинаДуша, что туча черная.Гневна, грозна и надо быГромам греметь оттудова,Кровавым лить дождям.

Но тогда, когда он жил, сколько раз расходился гнев народный в улыбку. А в наши дни не разощелся. И были грозные, кровавые дожди. Произошли великие потрясения, пошла раскачка всей земли. Те, что сохранили красные околыши, успев ускользнуть из-под самого обуха на чердаки-мансарды заграниц, сидели съежась и глядя в небо, по которому гуляли отсветы кровавых зарниц, потрясенные шептали:

— Ишь, как запалили, черти сиволапые. — И трусливо думали: «Не перекинулось бы и сюда…»

Некрасов спит теперь в могиле. Но если бы свершилось еще одно чудо и тень поэта встала бы из гроба, чтоб посмотреть, как, бросая в бескрайнюю вышину гигантские снопы пламени, горят, сжигая мир старой жизни, великие Революционные костры, он подивился бы своей рати-орде исполинской, которую когда-то знал униженной и воспевал, и сказал бы:

— Я знал это. У них был гнев. Я пел про него.

И пройдут еще года. Вместо буйных огней по небу разольется ровный свет. Выделанная из стали неузнаваемая рать-орда крестьянская завладеет землей.

И, наверное, тогда в ней найдутся такие, что станут рыться в воспоминаниях победителей мира и отыщут кованные строфы Некрасова и, вспоминая о своих униженных дедах, скажут:

— Он был наш певец. Нашим угнетателям, от которых был сам порожден, своими строфами мстил, о нас печалился.

Ибо муза его была — муза мести и печали».

От М. м. идут нити к «Белой гвардии» и «Дням Турбиных», где писатель показал безнадежные попытки противостоять «рати-орде», и к «Бегу», иллюстрирующему жалкую судьбу тех обладателей красных околышей, кому посчастливилось укрыться на заграничных «чердаках-мансардах» (об эмиграции как варианте своей судьбы Булгаков много думал в 1920–1921 гг., накануне приезда в Москву). Когда писалась М. м. ее автор надеялся, что «буйные огни» сменятся «ровным светом» еще при его жизни. Но вместо ровного света пришел Великий голод, порожденный насильственной коллективизации воспевавшихся Некрасовым крестьян, и зарницы Большого террора 30-х годов.

В М. м. упор сделан на стихийность и жестокость народного гнева, от одного вида которого «поднялись фуражки с красными околышами на дыбом вставших волосах. И многие, очень многие лишились навеки околыша, а подчас и вместе с головой. Ибо страшен был хлынувший поток гнева рати-орды крестьянской». В революции Булгаков видел продолжение прежних стихийных крестьянских бунтов. Возможно, это обстоятельство помешало публикации фельетона. Сам Булгаков намекал на цензурные препоны, помешавшие М. м. увидеть свет. 1 декабря 1921 г. он сообщал сестре Наде: «Написал фельетон «Евгений Онегин» в «Экран» (театральный журнал). Не приняли. Мотив годится не для театрального, а для литературного журнала (текст фельетона «Евгений Онегин», написанного в связи с возобновлением в ноябре 1921 г. в Большом театре одноименной оперы 1878 г. П. И. Чайковского, до сих пор не найден. — Б. С.). Написал посвященный Некрасову художественный фельетон «Муза мести». Приняли в Бюро художественных фельетонов при Г.П.П. (Главполитпросвете. — Б. С.). Заплатили 100 (имеется в виду 100 тыс. руб. Б. С.). Сдали в «Вестник искусств», который должен выйти при Тео (театральном отделе. — Б. С.) Г.П.П. Заранее знаю, что или не выйдет журнал, или же «Музу» в последний момент кто-нибудь найдет не в духе… и т. д. Хаос». К несчастью, предчувствия не обманули писателя.

Не исключено, что та часть М. м., где идет речь о пушкинском «Евгении Онегине» (1823–1831), присутствовала и в одноименном булгаковском фельетоне. Строки из романа в стихах пародийно противопоставлены крестьянским восстаниям 1917 и последующих годов: «Барин жил хорошо, воистину хорошо. Разве не памятны времена еще Онегина?

А уж брегета звон доносит,

Что новый начался балет…

Так в течение многих десятков лет в урочное время звенел золотой брегет, призывая от одного наслаждения к другому.

И так тянулось до наших дней.

Но однажды он прозвенел негаданно тревожным погребальным звоном и подал сигнал к началу невиданного балета».

В фельетоне «Евгений Онегин» могла присутствовать и следующая характеристика Пушкина из М. м.: «За поэтом, как бы он ни был гениален, всегда, как тень, вставал его класс.

Из каждой строки гениального Пушкина он, класс, глядит, лукаво подмигивая.

Утонченность великая, утонченность барская. Гениальный дворянин.

Раба Пушкин жалел, ведь не мог же полубожественный гений не видеть

барства дикого.

Но духом гений, а телом барин, лишь чуть коснулся волшебным перстом тех, кто от барства дикого стонал непрерывным стоном.

Воскликнул:

Увижу ль я, друзья,

Народ неугнетенный?

И ушел от раба, замкнулся в недосягаемые горние духа, куда завел его властный гений».

Пушкина Булгаков в плане поэтического мастерства, безусловно, ставил гораздо выше Некрасова, к которому определение гениальный в М. м. не применил ни разу. И вряд ли «месть» Некрасова дворянскому классу встречала сочувствие будущего автора «Белой гвардии». Некрасовская поэзия объективно звала народ «к топору». Булгаков же в «Записках на манжетах» увещевал: «Не надо злобы, писатели русские!» А вот некрасовское сострадание крестьянству разделял и соглашался с редактором «Современника»: дворянство внесло свою лепту в то, что чаша народного гнева переполнилась. Даже в любимом Пушкине Булгаков осуждал то, что называл «барством». Антидворянские чувства, выраженные в М. м., заставляют усомниться в монархических симпатиях Булгакова, по крайней мере, после 1917 г.

«НАЛЕТ», рассказ, имеющий подзаголовок: «В волшебном фонаре». Опубликован: Гудок, М., 1923, 25 дек. В Н. впервые в булгаковском творчестве появляется сцена, ставшая позднее одной из наиболее важных в пьесе «Бег» (1928). В рассказе красноармеец Стрельцов перед лицом неминуемой смерти обличает захвативших его в плен бандитов (возможно, петлюровцев, так как действие происходит на Украине) и гибнет, не проявляя страха перед своими палачами. В «Беге» — гневные слова в лицо генералу-вешателю Хлудову бросает вестовой Крапилин, однако потом малодушно просит пощады, что, впрочем, не спасает его от петли. В Н., несомненно, отразились воспоминания Булгакова о происшедшем на его глазах убийстве еврея петлюровцами в Киеве у Цепного моста в ночь со 2-го на 3-е февраля 1919 г., запечатленном в рассказе «В ночь на 3-е число» (1922) и романе «Белая гвардия» (1922–1924). Однако главный герой Н. еврей Абрам чудом остается жив после расстрела, а погибает только его русский товарищ Стрельцов. Сам расстрел происходит у штабелей дров, как и потрясшее Булгакова убийство. В Н. дрова, много лет спустя привезенные в клуб, где работает Абрам, провоцируют его на воспоминания о происшедшей трагедии. Показательно, что и в Н., и в рассказе «Я убил», и в пьесе «Бег» герои решаются на открытый протест против насилия с риском для жизни. Стрельцов, как и Крапилин, — явно из народа, а не из интеллигенции, чем, вероятно, Булгаков и объясняет его смелость, тогда как более интеллигентный Абрам во все время налета испытывает одно только чувство сильнейшего страха.