Волшебный корабль - Робин Хобб

— Дай мне рекомендацию, — взмолилась Альтия в полном отчаянии. И попыталась схватить, но капитан первым сгреб кожаный ярлычок, не силой же у него отбирать. — Пожалуйста! — повторила она, но старпом уже сцапал ее за руку.

— Вон отсюда и прочь с моего корабля! — прорычал капитан. — Да спасибо скажи, что еще время даю тебе собрать барахло! А не соберешь живо — велю просто так выкинуть на причал! Ах ты сучка лживая, потаскушка! Со сколькими матросами ты перетрахалась, чтобы они секрет твой хранили? — бросил он уже ей в спину. Старпом тащил ее к двери.

«Ни с одним! — хотела выкрикнуть она гневно. — Ни с одним!»

…Но ведь она переспала-таки с Брэшеном, и, хотя никого это не касалось, это превратило бы в ложь ее возмущенный протест. И она смогла только выдавить:

— Это несправедливо!

— Справедливее, чем твое вранье! — проревел капитан.

Старпом вышвырнул Альтию за порог.

— Собирай шмотки — и выкатывайся! — прохрипел он сдавленным от ярости голосом. — И если хоть полсплетни поползет по Свечному — сам тебя разыщу, тогда и узнаешь, как мы поступаем с лживыми потаскушками!

И пихнул ее вперед так, что Альтия едва не растянулась на палубе. Она кое-как удержала равновесие и услышала за спиной резкий хлопок закрывшейся двери. Альтия обернулась и какое-то мгновение смотрела на эту дверь, качаясь от ярости, унижения и несправедливости. Ей казалось, это происходило не на самом деле. И не с нею. Месяцы страшнейшей работы — и ради чего? Ради пригоршни монет (жалованье у юнги было не ахти какое)? Альтия с радостью отдала бы и этот так называемый заработок, и вообще все, чем располагала, — за тот самый кусочек кожи, который, вне всякого сомнения, капитан уже резал на мелкие части.

Медленно повернувшись, Альтия заметила смотревшего на нее Риллера. Старый моряк вопросительно поднял бровь.

— Выкинули с корабля, — пояснила она коротко. Это была правда, и к тому же не вынуждавшая пускаться в долгие объяснения.

— За что? — спросил матрос, идя следом за нею в форпик, куда она направлялась за своими убогими вещичками. Альтия лишь передернула плечами и мотнула головой:

— Не хочу об этом говорить, — буркнула она грубо. Оставалось только надеяться, что прозвучало это как неучтивость рассерженного юнца… а не как слезное негодование женщины, воистину близкой к истерике. «Держись, держись, держись!» — повторяла она себе, в последний раз спускаясь в душное и неуютное помещение, которое всю зиму было ей домом.

Собрать пожитки и побросать их в морскую кису было делом минутным… Альтия закинула кису на плечо и ушла с корабля. Ступив же на причал, она новыми глазами огляделась вокруг… Свечной. Весьма пакостное местечко для того, кто оказался здесь с горсткой денег и кисой на плече…

Прохожий повернул голову и несколько странно на него покосился. Брэшен тоже глянул на него, потом отвел взгляд. Он, оказывается, топал по улице с самой что ни есть дурацкой улыбкой на физиономии. Ну и плевать. Он имел право улыбаться. Он гордился ею. Она стояла на палубе «Жнеца» как самый настоящий юнга, битый морем и жизнью и обретший определенную крутость. Этак небрежно приняла его приглашение… И шапочка у нее на голове сидела с должной лихостью. Плавание, которое, как он ожидал, должно было прикончить ее, на самом деле помогло ей… выздороветь. Заново обрести нечто, вышибленное, как он полагал, Кайлом, когда он заделался капитаном «Проказницы». Недостаток именно этого качества и делал ее в последних двух плаваниях такой невыносимой. Ее привычное нахальство тогда сменилось стервозностью, ее чувство честной игры — мстительностью. А в день, когда умер ее отец, он уж было решил, что прежняя Альтия умерла навсегда. И надежда на ее воскрешение затеплилась у него только в тот день на Тощих островах, когда она начала свежевать котиков. Что-то в ней переменилось тогда. И начавшаяся перемена потом только становилась заметнее — точно так же, как сама она становилась сильней и выносливей. А в ту ночь в недоброй памяти Закоулке, когда она пришла к нему, — вот тогда он полностью осознал, что перед ним во всей красе была прежняя Альтия.

И еще он понял, до какой степени ему ее не хватало все это время…

Брэшен полной грудью дышал воздухом свободы и суши. Жалованье лежало в карманах, он был свободен, как птичка. И имел основания рассчитывать к вечеру на очень приятное общество. Чего еще желать?…

Он принялся высматривать вывеску «Красного карниза». Старпом — когда он намекнул, что вознамерился провести ночку на берегу — с улыбочкой рекомендовал ему эту гостиницу как «чистенькое местечко для бережливого моряка». Улыбочка ясно означала: знаем-знаем, мол, не один ты там ночлежничать собрался. Что ж, не будем его разочаровывать…

Красные карнизы заведения бросились ему в глаза гораздо раньше, чем он сумел разглядеть скромную вывеску. Внутри гостиница оказалась действительно чистой, но уж больно аскетически обставленной. Всего два стола и четыре скамейки, все — надраенное, что твоя корабельная палуба. Пол усыпан просеянным белым песочком. Огонь в очаге поддерживался плавником; языки пламени переливались разными красками. Ни одного посетителя не было видно. Брэшену пришлось довольно долго стоять в общей комнате, дожидаясь, пока к нему выйдут.

Появившийся мужчина вытирал руки о фартук. Он почти подозрительно оглядел Брэшена с головы до ног, прежде чем поздороваться:

— Добрый день.

— Мне рекомендовали вашу гостиницу, — сказал Брэшен. — Сколько за комнату и за ванну?

Человек вновь окинул его таким взглядом, будто решал про себя, сколько Брэшен способен позволить себе. Сам он был пожилой, с повадками бывшего моряка — и жестоко покалеченный морем. Одна нога у него когда-то была сломана и очень скверно срослась, что, по всей видимости, и положило конец его плаваниям.

— Три, — заявил он решительно. — И добавил: — Надеюсь, ты не из таких, кто заявляется вдрызг пьяным и принимается все крушить? Если так, то здесь для тебя комнатки не найдется…

— Пьяным-то я приду, но обстановку крушить не буду. Просто спать завалюсь.

— Хм-м-м… Ты, кажется, честен. Это хорошо, — он протянул руку за деньгами и, получив монетки, сразу спрятал их в карман. — Занимай комнату наверху слева. Если хочешь вымыться, на заднем дворе есть водяной насос, очаг и лохань. Огонь прикрыт, но его нетрудно разжечь. Мойся, пожалуйста, и можешь не торопиться, только обязательно оставь все в том же аккуратном виде, в каком оно сейчас. Я, знаешь ли, стараюсь, чтобы все было чисто. Кое-кому такое не нравится, есть, знаешь, любители жрать, напиваться, орать и драться всю ночь. Если ты из таких, иди лучше в другое какое-нибудь место. А здесь честный человек платит за опрятную постель — и получает ее. И еда у нас такая же: не какой-то тебе изыск с выкрутасами, все простое, зато добротное, только сегодня сготовленное. И к тому же добрая кружка хорошего пива. Но только тут не таверна, не веселый дом с девками и не игорный притон. Нет, господин мой. Это чистое заведение. Это чистое заведение!

Брэшен обнаружил, что кивает, точно деревянная кукла, поддакивая болтливому деду. Про себя он начал подозревать, что старпом решил чуток позабавиться, направляя его сюда. Ну и ладно. Тут в самом деле было опрятно и тихо. Лучше им с Альтией побыть здесь, а не в какой-нибудь набитой людьми, шумной таверне.

— Стало быть, пойду для начала ванну приму, — сказал он, когда хозяин гостиницы прервался перевести дух. — Да, и еще вот что: тут, наверное, подойдет еще один парень с нашего корабля. Он будет спрашивать Брэшена. Это я. А паренька зовут Эттель. Скажешь ему, чтобы меня обождал?

— Добро, скажу ему, что ты туточки. — Дед помедлил, вновь исполнившись подозрений: — А он не гуляка, надеюсь? Не явится пьяным, не заблюет мне пол, не начнет скамейки переворачивать?

— Эттель?… Нет, ни в коем случае. Ни в коем случае! — И Брэшен спасся бегством в заднюю дверь.

В небольшом сарае, стоявшем посреди мощеного дворика, действительно обнаружилось все обещанное хозяином: и насос, и лохань, и очаг с огнем. Как и в главном здании, чистота здесь царила ну просто невероятная. Несколько грубых полотенец, свисавших с деревянных крючков, производили впечатление хотя и потертых, но чистых, а в лохани по стенкам не было заметно следов чужого мытья. «Как славно для разнообразия остановиться в опрятном местечке», — подумал Брэшен. Накачав несколько ведер воды, он поставил их греться. Его береговая одежда хранилась на дне кисы и была чистой, хотя и попахивала плесенью. Он развесил полосатую рубаху, носки и хорошие шерстяные штаны сушиться и проветриваться у огня. Еще в сарае нашелся горшочек мягкого мыла, и Брэшен не преминул им воспользоваться. Забравшись в лохань, он слой за слоем сдирал с себя соль и жир, а под конец, надо думать, снял и верхний слой кожи. В первый раз за несколько недель расплел моряцкую косичку, чисто вымыл волосы и снова заплел. Он бы еще долго блаженствовал, просто отмокая в лохани, но не хотел заставлять Альтию ждать. Вытеревшись, он подстриг бороду, вернув ей первоначальную форму, и облачился в чистую береговую одежду. Какая все же благодать — натягивать чистую, теплую, сухую одежду на чистую, теплую, сухую кожу!..