Елисейские Поля - Ирина Владимировна Одоевцева

Звуки перекликались, сливались, расходились, превращались в розы на обоях, в солнечные пятна на полу. И все эти солнечные пятна и цветы собрались в одну охапку, в одну лучистую мелодию и легли на грудь Луганова, как цветы, положенные в гроб, — на грудь покойника.

«Умираю, — радостно холодея, подумал Луганов. — Конец…»

Глава третья

Волков повесил телефонную трубку и тяжело сел в кресло у стола. Он вынул портсигар и достал из него папиросу. Ему казалось, что он думал, но думать он уже ни о чем не мог.

В дверь кабинета постучали. Он крикнул:

— Занят! Не беспокоить! — и только тогда увидел, что все еще держит папиросу и портсигар в руках.

Он закурил и пересел на диван… Через час он вышел и прошел мимо столпившихся в прихожей просителей, ни на кого не глядя.

Шофер распахнул перед ним входную дверь. Волков спустился с крыльца и сел в автомобиль.

— К товарищу Луганову, — приказал он коротко.

Луганов еще спал глубоким утренним сном. Волков окликнул его, потом подул ему в лицо и сел к нему на постель.

— Вот ты спишь, а я тебе какую новость привез!

Луганов, моргая, смотрел на него бессмысленными глазами, еще полными обрывков сна.

— Какую новость? Зачем?

— Зачем? Сейчас поймешь зачем. Только что опять с Москвой говорил, с самим Великим Человеком. Поздравляю тебя! Лучше, чем можно было мечтать. Ты опять всюду печататься будешь. И по радио говорить. Видно, там опять таланты потребовались. Сегодня же вечером выедешь в Москву!

— В Москву? — задохнулся Луганов. Он оперся на здоровую руку. — Ты не шутишь? Правда?

— Стану я такими вещами шутить.

— В Москву? — переспросил растерянно Луганов. — Как же так?

— Ну да, да. Пойми. Некогда мне по десять раз повторять. В Москву, в Москву! Сегодня ночью! Я сам заехал, хотел увидеть, как ты прыгать будешь, а ты как будто не рад совсем.

— Я еще не понимаю. Как же так вдруг? И Веру… Веру увижу?..

— Конечно, она завтра тебя на вокзале встретит. Я уже распорядился, чтобы ее предупредили.

Луганов слушал его не шевелясь.

— На тебя что, столбняк от восторга нашел? — Волков подергал Луганова за воротник. — Очнись. Ну, я бегу. Весь день занят. А вечером приходи. Поговорим на прощанье. Прямо от меня на вокзал поедешь. Приготовь вещи. Федоров заберет их.

Луганов вдруг ожил и задвигался:

— В Москву? Правда в Москву? Знаешь, меня уже второй раз в жизни будят, чтобы сообщить о чуде. Первый раз — мама Катя с газетой, теперь — ты. Но это чудо еще гораздо чудеснее.

— Да, брат… — Волков встал. — Это чудо из чудес, всем чудесам чудо. Вот оно какое. А что вчера ночью говорили — забудь начисто. Теперь это ни к чему тебе.

— Ты знаешь, я твердо решил не переходить…

— Брось! Что об этом вспоминать. А приятно, черт возьми, счастливого человека увидеть. Дай на тебя еще раз посмотреть. Не каждый день удается.

Он нагнулся к Луганову и посмотрел ему в лицо долгим, внимательным взглядом. Потом выпрямился и легко толкнул Луганова обратно в подушки.

— Да, — сказал он, — не ожидал я, что так случится.

Он пошел быстро к дверям, на ходу оправляя гимнастерку.

— До вечера! — крикнул он с порога и помахал рукой.

Луганов остался один. Он лежал, опрокинувшись навзничь. Теперь весь потолок и стены были пестрыми от солнечных полос, перебегавших с одной стороны на другую. В комнате было тихо и прохладно, хотя там, за закрытыми окнами, шумно и жарко хозяйничал июньский день.

«Так вот оно какое, счастье. Вот как чувствует себя счастливый человек. Человек, с которым произошло чудо».

Никогда еще он не испытывал такой легкости, такой воздушности в теле и в мыслях. Будто он снова стал ребенком. Такая нежность и хрупкость была во всем вокруг и в нем самом. Он рассмеялся. Сколько времени прошло с тех пор, как он смеялся в последний раз? Он захотел подсчитать. Но это не удалось. Вспомнить было нечего — воспоминаний больше не было, прошлого не было. Он видел себя в прошлом, он сознавал, что он прожил сложную, мучительную, длинную жизнь, но как это все происходило, он не помнил больше. Была его жена Вера, были книги, была когда-то мама Катя и был друг Волков и тюрьма, но как это связывалось в прошлое, принадлежавшее ему, Луганову, он не знал. Как будто все с ним делалось помимо его воли, все решалось за него. И должно быть, по плану, из которого вдруг возникло это чудо, это счастье. Сорок пять лет его жизни, бывшие только подготовкой к чуду, и теперь, оттого что сами по себе все эти года ничего не значили, вдруг поблекшие, осыпавшиеся, как сухие листья с дерева. Мертвый, ненужный ворох шуршащих воспоминаний, который ветер уже уносил из его сознания, наполняя его легким солнечным светом и теплой тишиной.

«Все сначала, — подумал он. — Новая жизнь. Новая жизнь, начавшаяся с чуда. Иову вернулось его богатство — и ослицы, и верблюды, и сыновья — в удвоенном количестве. А мне вернулось больше. Еще гораздо больше. Мне вернулось мое детское сердце, мне вернули мою молодость…»

От Луганова Волков не поехал прямо домой.

— Куда хочешь! Хоть к черту на рога! — крикнул он, садясь в автомобиль. — Жарь вовсю!

Гул ветра в ушах. Это было как раз то, что ему было нужно. Это мешало думать. Он открыл глаза.

Автомобиль мчался по знакомой дороге на узловую станцию, где Волков так часто садился в московский экспресс. Он узнал ее, лицо его перекосилось, и он яростно ткнул шофера в спину.

— Болван! — крикнул он. — Морду разобью, скот. Поворачивай назад, живо!

Пока оторопевший шофер поворачивал автомобиль, Волков сидел, закусив губу, и щека его дергалась. На этой самой дороге… Сегодня ночью… Ничего изменить нельзя…

…Гортанный голос с грузинским акцентом сказал по прямому проводу из Кремля:

— Понял? Под твою ответственность.

Возражать было невозможно. И он не возражал. Он покорно ответил:

— Будет исполнено.

Снова гул ветра. Но теперь он больше не мешал думать.

Выходя из автомобиля, Волков велел шоферу идти за ним в кабинет, и там, заперев дверь и не глядя шоферу в лицо, вполголоса отдал ему приказание.

— Понял? Под твою ответственность.

И шофер покорно ответил:

— Будет исполнено…

Часть четвертая

Глава первая

Вера проснулась и прислушалась. Все было тихо. Значит, еще очень рано и надо еще спать. Рано еще просыпаться, рано. Новый день еще не начался. Вот она