Эпоха викингов в Северной Европе и на Руси - Глеб Сергеевич Лебедев

786–833 гг.» (Янин, 1956). При сравнительной немногочисленности кладов этого времени (более 25 достоверных комплексов и свыше 30 отдельных находок, возможно также относящихся к этому периоду) (Потин, 1970), два петербургских клада составляют достаточно существенную долю, выделяясь при этом своим «приморским» положением среди остальной массы находок, сосредоточенных вдоль больших и малых речных путей Восточной Европы.

Петергофский клад поступил в фонды ГИМ в виде коллекции из 82 арабских (куфических) и персидских (сасанидских) монет, младшей из которых был дирхем, отчеканенный в г. Балхе в 804/805 г. Эта дата, как и большое количество дирхемов африканской чеканки, позволила исследователям отнести клад к первой четверти IX в., то есть датировать его сокрытие в земле временем не позднее 825 г. (Мельникова и др., 1984а).

Особенностью монет Петергофского клада, сразу привлекшей к нему внимание специалистов, оказалось наличие на двух десятках монет дополнительных начертаний, граффити, нанесенных на монетные кружки ножами или другими острыми предметами за время нахождения их в обращении. Граффити на монетах сравнительно недавно стали выделяться и исследоваться нумизматами как особая характеристика, представляющая собой по существу новый вид письменных источников, взаимодополняющийся как собственно нумизматическими, так и археологическими данными (Дубов, 1990).

Граффити Петергофского клада особо интересны тем, что в совокупности представляют собой четыре (наряду с арабским алфавитом надписей монетного чекана) самостоятельных системы письменных знаков, использовавшихся единовременно на территории «первого периода обращения арабского серебра» в Восточной Европе. Одна из этих систем – византийская – представлена единственной надписью на «монете № 1» Петергофского клада, где в две строки греческими буквами процарапано библейски-христианское имя Захариас (Захария). На сей день это – единственный дошедший до нас от этого времени «автограф» византийского участника денежно-торговых операций в Восточной Европе конца VIII – начала IX в.

Значительно шире известны среди граффити монетных кладов знаки второй письменной системы, скандинавские руны. На петергофских монетах нанесены по крайней мере две скандинавские рунические надписи, это – снова имя, Убби (ubi), на монете № 3 и слово kiltR на монете № 2 (др. – исл. прилагательное gildr – полновесный, ценный, хотя при нормативном чтении слева направо возможны и другие интерпретации этой надписи) (Мельникова и др., 1984а; ср. Добровольский и др., 1991). Скандинавские руны были нанесены еще на десяти монетах (одиночные, в двух случаях – сочетания двух знаков, преобладали руны s, по два раза использованы знаки k и u), интерпретация их, как и граффити в целом, так и собственно рунических надписей и отдельных рун на вещах, возможна в широком социомагическом контексте, характерном для древнесеверной культуры эпохи викингов (Мельникова, 1977а).

Третья знаковая система представлена до сих пор уникальной серией граффити на четырех петергофских монетах (№ 14, 17–19). Это – тюркские руны а и м (или же к, и), аланская с или тюркская г, руна н и, наконец, возможная лигатура двух рун, имеющих аналогии в орхоно-енисейских тюркских надписях на кирпиче крепости Саркел и среди надписей Маяцкого городища на территории Хазарского каганата (Мельникова и др., 1984а: 35–38).

Наконец, среди граффити Петергофского клада есть и собственно арабские надписи: на монете № 15 четко процарапан знак каф, а на монете № 16 нанесено небрежное начертание ли-ллахи, то есть «Хвала Аллаху!» (Мельникова и др., 1984а: 35).

Диапазон значений знаков представленных четырех систем сам по себе представляет достаточный интерес: от имен собственных (владельческих?), где находим «и варяга, и грека», и, возможно, ценностных маркировок – до религиозных заклинаний, предназначенных, вероятно, полемизировать с возможно магическими же значениями одиночных языческих рун, как варяжских, так и хазарских. Обилие и единовременность этих начертаний, сосредоточенных в едином комплексе, к тому же оказавшемся на самой окраине восточноевропейского ареала арабского серебра, по-своему свидетельствуют о неожиданной для такого раннего времени интенсивности как хозяйственно-экономических, так и культурно-религиозных контактов, при первом соприкосновении народов, языков, культур, верований на магистральных водных путях Восточной Европы, от Скандинавии, по крайней мере, до Закавказья и Прикаспия.

По сути дела, на прибрежье Финского залива в первых десятилетиях IX в. засвидетельствовали об этих взаимоотношениях все известные в середине – второй половине того же столетия и позднее, по крайней мере до последней четверти X в., участники внешних связей Древней Руси: варяги и хазары (по летописи, с 859 г. «взимавшие дань» со славянских и финских племен Восточной Европы), византийцы и мусульмане, выступавшие активными и ведущими торговыми партнерами русов и славян IX–X вв. Можно рассматривать этот клад как своего рода «резюме» некоторого текста, «записанного», очевидно, и в каких-то других видах древностей того же времени с территории Восточной Европы и освещающего если не события, то, по крайней мере, отрезок времени, очень сжато отображенный на страницах «Повести временных лет».

Время сокрытия, а тем более время образования Петергофского клада, то есть активной реализации зафиксированных им арабо-хазаро-византийско-скандинавских отношений в пределах Восточной Европы, от исходного Средиземноморско-Каспийского региона распространения арабского и греческого письма до южного побережья Финского залива, где между 805–825 гг. клад был спрятан в земле, то есть период до первых анналистических летописных записей «Повести временных лет» (начальная – 6360 г. от сотворения мира – соответствует 852 г. от P. X.) освещен в отечественных письменных источниках весьма скупо.

Летописные редакции преданналистической, недатированной вводной части «Повести временных лет» завершают обзор расселения славянских племен короткими сообщениями о движениях по южной периферии славянского ареала волн степных кочевых племен, тюркских и угорских. Первым в этом ряду стоит известие о приходе к славянам на Дунай «отъ Козар» (из Хазарского каганата) – вышедших из тюркского племенного союза болгар («Болгаре сядоша по Дунаеви»), то есть о разделении булгар на «волжских» и «дунайских», затем о переселении угорских племен («Угри Бълии») с хронологической привязкой «при Ираклии цари, иже находиша на Хоздроя, царя Перьского» (ПСРЛ, 1926: Т. 1, Лаврентьевская летопись, стб. 11, л. 4 об.), а затем – о нашествии на славянские племена воинственных аваров (Обри) и господстве их до полного исчезнования: «погибоша аки Обря». Заключают обзор движения кочевых народов сообщения о появлении печенегов, а также «черных угров» (венгров). Эти две волны кочевников в дальнейшем тексте ПВЛ зафиксированы и датированы особо: под 898 г. «Идоша Угри мимо Киевъ горою» при княжении Олега Вещего (ПСРЛ, 1926: Т. 1, Лаврентьевская летопись, стб. 25, л. 8 об.), и при его преемнике Игоре в 915 г. «Приидоша Печеньзи первое на Рускую землю, и сътвориша миръ со Игоремъ, и приидоша къ Дунаю» (ПСРЛ, 1926: Т. 1, Лаврентьевская летопись, стб. 42, л. 20 об.).

Волны кочевников предшествующего периода, объединенные в описании ПВЛ хронологически перед двумя последними (898 и 915 гг.), в целом соотносятся с эпохой становления и господства в Средней Европе Аварского каганата (560–790), разгромленного франками Карла Великого. Все эти события проходили в основном на периферии или за