Буржуазное равенство: как идеи, а не капитал или институты, обогатили мир - Дейдра Макклоски
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Почему именно северо-западная Европа? Это не расовый или евгенический фактор - напротив, живучая традиция научного расизма после 1870 г., возрожденная сегодня некоторыми экономистами и эволюционными психологами, забывшими историю.¹⁰ Это также не традиции германских племен севера, как утверждают уже два века европейцы-романтики. Вспомним взрывные экономические успехи совсем неевропейских и негерманских стран, таких как Индия и Китай, а до них Корея и Япония, а также долгое время экономические успехи заморских вариантов всевозможных этнических групп, от евреев в Северной Африке до парсеев в Англии и старообрядцев в Сиднее.
И все же остается открытым вопрос, загадка, почему, например, в Китае не возник современный экономический рост в масштабах Великого обогащения, которое, как вы уже знаете, является одним из главных результатов буржуазной цивилизации. В Китае были огромные города, миллионы купцов, безопасность собственности и гигантская зона свободной торговли, в то время как буржуазные северные европейцы все еще прятались скоплениями в несколько тысяч человек за своими крошечными городскими стенами, со всех сторон обложенные барьерами для торговли. Внутренние торговые барьеры в Китае существовали, но они устанавливались централизованно и единообразно и не были похожи на хаос местных тарифов в Европе.¹¹ В Китае веками существовали деревенские школы, а уровень грамотности и счета был высоким по меркам раннего Нового времени. Вплоть до падения династии Мин (1644 г.) здесь "несомненно, был самый высокий уровень грамотности в мире".¹² Китайские джонки, гигантские по размерам, превосходившие все, что могли построить европейцы до появления железных корпусов в XIX в., совершали эпизодические путешествия к восточному побережью Африки до того, как португальцам удалось добраться до него на своих жалких каравеллах гораздо более коротким путем.
И все же, как и китайцы, португальцы упорствовали, по крайней мере, долгое время, назвав, например, юго-восточную африканскую провинцию Квазулу-Натал, расположенную далеко за мысом Доброй Надежды, в честь праздника Рождества Христова 1497 г., на который они впервые попали, вдохновив других европейцев на борьбу за империю и торговлю. "Мы должны плыть", - пел в 1572 году Луис Камоэнс, португальский Вергилий. Древняя декларация Гнея Помпея "Navigare necesse est; vivere non est necesse" (плавать необходимо, а жить - нет) была принята по всей Европе, в Бремене и Роттердаме. И они так и делали - плавали, невзирая на риск.
Что странно и требует исторического исследования, так это то, что никто другой, даже арабы, которые доминировали в торговле в Индийском океане, по крайней мере, не делали этого с такой безумной страстью, как европейцы. Тем более не плавали технологически гениальные китайцы, за исключением активной торговли, в основном на некитайских судах, с Индийским океаном и Японией. Историк Джозеф Маккей отмечает, что "китайское общество и политика порицали морские походы, делая упор на развитие сельского хозяйства и расширение внутренней империи".¹³ Превосходство джонок по сравнению с европейскими кораблями позволяет предположить, что если бы они почитали морские походы, а не порицали их, то современная Северная и Южная Америка говорила бы на одном из вариантов кантонского языка.
Возможно, проблема заключалась именно в единстве Китая в сравнении с тогдашней европейской раздробленностью: Генуя против Венеции, Португалия против Испании, Англия против Голландии. Любое сравнение Европы и Китая постоянно возвращает к этому вопросу. Например, Китай был риторически един - так, как считает себя любая крупная организация с одним боссом, например, современный университет. В "культуре меморандумов", такой как конфуцианский Китай (или, что более парадоксально, современный университет), нет места для рациональной дискуссии, потому что монарх не обязан обращать на нее внимание.¹⁴ Подумайте (говорю я своим коллегам по растущему "административному университету") о вашем местном декане или проректоре, невосприимчивом к разуму в учреждении, официально посвященном разуму, блокирующем прием на всемирно известную кафедру английского языка, полностью закрывающем знаменитую оригинальную кафедру экономики - все в угоду посредственности. "Рациональная дискуссия, - отмечал Баррингтон Мур, - скорее всего, будет процветать там, где она меньше всего нужна: там, где политические [и религиозные] страсти минимальны" (что никак нельзя сказать о современном университете).¹⁵ Туан-Хви Снг и Чиаки Моригучи недавно утверждали, что китайское государство, поскольку оно было таким большим (больше, конечно, чем японское, даже когда Япония была единой при Токугава, например, с которым они его сравнивают), должно было держать налоги на низком уровне, чтобы держать далеких бюрократов на коррупционном поводке, и поэтому не могло, как Япония Мэйдзи, начать действовать, когда в середине XIX в. стало очевидно, что это необходимо.¹⁶
Голдстоун заслуживает подробного цитирования по этому вопросу:
В Китае и Индии была большая концентрация капитала в руках купцов, обе страны имели значительные достижения в науке и технике, обе имели обширные рынки. В XVIII веке в Китае и Японии производительность труда в сельском хозяйстве и уровень жизни были равны или выше, чем в современных европейских странах. . . . Государственное регулирование и вмешательство в экономику в Азии было скромным по той простой причине, что большая часть экономической деятельности осуществлялась на свободных рынках, управляемых купцами и местными общинами, и была недоступна для детального регулирования ограниченной государственной бюрократией развитых органических обществ. Культурный консерватизм заставлял экономическую деятельность в этих обществах идти по знакомым путям, но эти пути позволяли осуществлять значительные постепенные инновации и обеспечивали долгосрочный экономический рост.¹⁷
Ну да, смитовский "долгосрочный экономический рост" - но ничего похожего на взрыв Великого обогащения. В этом и состоит загадка.
Объясняя неудачу Китая в сближении с западным стандартом в XIX веке, историк Кеннет Померанц, как и многие его коллеги-синологи, прямо отвергает утверждение о том, что низкий статус купцов в конфуцианской теории был решающим фактором. Но подождите. Пока Китай не начал всерьез уважать и защищать предпринимателей - а именно, при неопсевдокоммунистах 1980-х годов, во всяком случае, в прибрежных провинциях, - рост Китая был действительно скромным. Ф.В. Мот утверждает, что "приравнивать... новые течения китайской мысли... в XVI-XVIII веках с буржуазным просвещением. ...в Европе XVIII века. . . . Китайские купцы заняли свое место в ведущем социальном слое и укрепили его"¹⁸ То есть они были консервативны, подобно тому, как
