Русская Армия генерала Врангеля. Бои на Кубани и в Северной Таврии. Том 14 - Сергей Владимирович Волков

когда зажарили попугая, то говорит: «Жесткая штука эн-тот попугай, а потом…» На этом рассказ был прерван.

– Батарея к бою! – раздалась команда, и впереди нас, в цепи, тоже наступило оживление. Так мы никогда и не узнали от словоохотливого разведчика, что случилось «потом» с матросом и зверинцем.

– По кавалерии справа! – был подан прицел, а направление: – Прямой наводкой!

Действительно, с правой стороны в степи поднялось облако пыли. Прильнув к панораме, наводчик тщетно старался различить скачущую конницу. В пыли можно было различить очертания, но это были лошади без всадников. Оторвавшись от панорамы, наводчик, еще не услышавший исполнительной команды «Огонь», закричал:

– Господин капитан, это не кавалерия!

Начальство, всмотревшись в бинокль, пришло к тому же самому заключению.

– Отбой! – последовала команда.

Облако пыли увеличивалось и приближалось. Теперь уже простым глазом можно было различить несущихся по целине животных – то были ламы. Это не была единственная встреча с зверинцем Фальц-Фейна в этот день. Вечером меня послали в «Аскания-Нова». Выполнив поручение, пошел осматривать зверей, у которых были небольшие загородки и крытые помещения. Потом перелез через загородку и направился прямиком в сторону батареи.

Не сделал я и нескольких шагов, как услышал сзади топот и увидел быстро несущегося на меня гну. Это был самец, видно, весьма неспокойного характера, так как на рогах у него были припаяны металлические шары. Первым движением было схватиться за револьвер, но тут же мелькнула мысль о матросе-комиссаре, который, согласно рассказу разведчика, уже уничтожал здесь животных и птиц. Стыдно было хоть чем-нибудь оказаться похожим на него.

Однако времени также нельзя было терять. Благо, никого кругом свидетелей не было, и «сверхдоблестный» дроздовец вихрем понесся к загородке. В последнее мгновение, чувствуя за собой совсем близко зверя, я с необыкновенной быстротой перемахнул через забор, воспроизводя целиком действия пикадоров и матадоров во время боя быков. Теперь уже стало немного смешно. Однако за этой загородкой оказались бизоны. Эти уже хоть не неслись, а, нагнув головы, медленно подходили, так что выбраться из загороженного места можно было с меньшей быстротой.

Около батареи встретил Болотова.

– Ну как, осмотрели зверинец Фальц-Фейна?

– Да, осмотрел – очень интересно, – ответил я, не вдаваясь в подробности.

– Знаешь, а другое орудие, обстреливая дорогу, убило яка, и сегодня мы будем иметь его на обед. Конечно, жаль яка, слабая ему акклиматизация вышла у нас в котле, но что ж поделать. Не успел матрос его съесть. А суп – наваристый.

Бой под Ново-Мунталем

В начале августа 1920 года армия генерала Врангеля вела упорные бои в Северной Таврии. Дроздовская дивизия участвовала в бою 3 августа, 4-го была дневка.

Наша 7-я гаубичная батарея Дроздовской артиллерийской бригады была вооружена 4 5-линейными английскими полевыми гаубицами. Англия прекратила подвоз боеприпасов, и последние запасы снарядов подходили к концу. Необходимость поддержать свою пехоту артиллерийским огнем, хотя бы и незначительной силы, заставила нас принять участие в бою 5 августа с очень малым количеством боеприпасов.

В качестве цели были указаны бронеавтомобили, орудия и пулеметные тачанки красных. По пехотным цепям противника было категорически запрещено стрелять. Против цепей должна была действовать пехота ружейным и пулеметным огнем. Орудия были распределены не взводами, а отдельными орудиями и приданы батальонам. Наше орудие под командой штабс-капитана Александра Гельбке237, с двумя тяжелыми пулеметами на тачанках, было придано одному из батальонов весьма уже уменьшившегося в составе 3-го Дроздовского полка.

Еще на рассвете протянулись через немецкую колонию Ново-Мунталь. Я ехал с Гельбке на передке орудия. Он ворчал, что мы «психологическая», а не огневая поддержка нашей пехоте. Длинная прямая улица колонии кончилась. Пехота начала рассыпаться в цепь по обе стороны дороги.

Уже рассвело. Сразу за немецкой колонией местность полого поднималась к гребню на расстоянии около версты от Мунталя. Дальше гребень скрывал местность, пересеченную глубокими балками. Слышны были одиночные выстрелы, очевидно, отходили красные заставы. Когда пехота достигла гребня, со стороны противника начался артиллерийский обстрел, все усиливавшийся и перешедший в беглый огонь нескольких батарей. Наше орудие стало в полуверсте от гребня и было незаметно для артиллерийских наблюдателей большевиков. Обе тачанки выехали на фланги, заменяя собой пехотное прикрытие орудия. Справа местность была совершенно открытой. До самого горизонта тянулась степь, и только где-то вдали неясными очертаниями возвышались старые курганы – могилы степных кочевников, обитателей южнорусских пространств в отдаленные эпохи.

На пулеметных тачанках наводчиками были офицеры батареи. На одной поручик Обремский, на другой – Галицинский, с двумя солдатами на каждой. Один из солдат правил лошадьми, другой помогал обслуживать пулемет. Оба офицера были спокойными, храбрыми людьми. Особенно ярко остался у меня в памяти Ян Генрихович Обремский. Поляк по происхождению, католик по вероисповеданию, студент Варшавского политехникума, он окончил ускоренный выпуск Михайловского артиллерийского училища, а к нам в батарею

перешел в Крыму, после нашего слияния с 8-й гаубичной батареей. Небольшого роста, худощавый блондин. Всегда спокойный в бою. Только когда положение делалось очень серьезным, на его обычно бледном лице появлялся румянец, но все так же спокойно смотрели серые глаза, и такими же размеренными были движения. Он был глубоко предан идее Единой и Великой России. В Галлиполи, интернированный с нами в лагере, несмотря на приглашения из Польши, он оставался до конца, пока не начался разъезд в Балканские страны. Тогда и он выехал в Варшаву.

На мрачном горизонте лихолетья, в темной ночи человеческой подлости, предательства и трусости, яркими светочами выделяются люди, для которых Честь и Верность были содержанием их жизни. Вспомним флигель-адъютанта поляка, генерала графа Замойского, который в то время, когда почти все приближенные отшатнулись от Царской Семьи, явился к Императрице и заявил, что его сабля в ее распоряжении. Только настоятельные просьбы Государыни, не желавшей никакого кровопролития, заставили его покинуть царственных узников. Подобным человеком был российский посланник в Румынии поляк Поклевский-Козелл238. Преданность его России была настолько велика, что, несмотря на все приглашения Пилсудского, он оставался на своем посту. Уже не существовало Империи, но по распоряжению румынского короля Поклевский по-прежнему числился в списке аккредитованных дипломатов. Скромная надпись на его могиле в Бухаресте гласит: «Верному Поляку – Русские». К таким рыцарям духа принадлежал и Ян Обремский. Пусть в будущих взаимоотношениях двух славянских народов, русского и польского, несмотря на многочисленные исторические обиды и несправедливости, светлая память об этих людях послужит мостом взаимного понимания и уважения.

Артиллерийский огонь все усиливался. Гребень курился от разрывов снарядов. Удержаться там не окопавшейся пехоте было невозможно. По склону назад ползли многочисленные раненые. Неся большие потери, пехота