Оно - Стивен Кинг

Они знали о достижениях Билла и Бена, но у Билла сложилось ощущение, что до самого последнего времени они никак не связывали их имена (Бен — архитектор, он — писатель) с друзьями детства. Беверли достала из сумочки по экземпляру «Джоанны» и «Черной стремнины» (обе в карманном формате) и попросила автограф. Билл отказываться не стал, но заметил, что книги новенькие, словно она купила их в киоске в аэропорту, когда вышла из самолета.

В той же манере Ричи сказал Бену, в каком он восторге от коммуникационного центра Би-би-си в Лондоне… но в его глазах читалось недоумение, словно он не мог связать то здание с этим мужчиной… или с толстым мальчишкой, который показал им, как затопить половину Пустоши с помощью нескольких украденных досок и ржавой автомобильной дверцы.

Ричи работал диджеем в Калифорнии. Он сказал им, что его прозвище — Человек тысячи голосов, и Билл застонал:

— Господи, Ричи, твои голоса всегда были такими жуткими.

— Лестью вы ничего не добьетесь, миста, — небрежно ответил Ричи.

Когда Бев спросила, носит ли он контактные линзы, Ричи понизил голос:

— Наклонись поближе, бей-би.

Беверли наклонилась и радостно вскрикнула, когда Ричи чуть повернул голову, чтобы она увидела край мягких линз «Гидромист», которые он носил.

— Библиотека все та же? — спросил Бен Майка Хэнлона.

Майк достал бумажник и продемонстрировал фотографию библиотеки с высоты птичьего полета. Проделал это с гордостью человека, показывающего фотографии своих детей после вопроса о семье.

— Ее сделал парень, у которого свой легкомоторный самолет, — пояснил он, когда фотография пошла по рукам. — Я пытался убедить. Городской совет или какого-нибудь хорошо обеспеченного частного спонсора выделить деньги на увеличение фотографии до размеров витража, чтобы повесить ее в детской библиотеке. Пока безрезультатно. Но фотография хорошая, правда?

Они все согласились. Бен смотрел на нее дольше всех, просто впился взглядом. Наконец постучал пальцем по стеклянному коридору, который соединял два здания.

— Ты где-нибудь такое видел, Майк?

Майк улыбнулся:

— Это твой коммуникационный центр, — и все шестеро опять рассмеялись.

Принесли напитки. Все наконец-то расселись.

Комнату окутала тишина, неожиданная, неловкая, вызвавшая замешательство. Они переглянулись.

— Ну? — спросила Беверли обволакивающим, чуть хрипловатым голосом. — За что пьем?

— За нас, — тут же ответил Ричи. Уже не улыбаясь. Он встретился взглядом с Биллом, всколыхнув в нем бурю эмоций, с которыми Билл едва справился: он вспомнил себя и Ричи посреди Нейболт-стрит, когда тварь, которая могла быть клоуном или могла быть оборотнем, исчезла, а они обнимали друг друга и плакали. Его рука, поднимая стакан, дрожала, и несколько капель упали на салфетку.

Ричи медленно встал и, один за другим, они последовали его примеру: Билл — первым, потом Бен и Эдди, Беверли и, наконец, Майк Хэнлон.

— За нас, — повторил Ричи, и его голос, как и рука Билла, чуть дрожал. — За Клуб неудачников 1958.

— За Неудачников. — В голосе Бев слышались веселые нотки.

— Неудачников. — Лицо Эдди за очками без оправы было бледным и старым.

— Неудачников, — согласился Бен. Легкая и печальная улыбка искривила уголки рта.

— Неудачников, — промолвил Майк Хэнлон.

— Неудачников, — подвел черту Билл.

Они чокнулись. Выпили.

Вновь упала тишина, но на этот раз Ричи ее не нарушил. Все чувствовали, сколь необходима эта пауза.

Они сели, и Билл повернулся к человеку, который их собрал.

— Выкладывай, Майк. Расскажи нам, что здесь происходит и что мы можем сделать.

— Сначала поедим, — ответил Майк. — Поговорим позже.

Они принялись за еду… и ели долго и с удовольствием. «Как в старом анекдоте про приговоренного к смерти», — подумал Билл, и почувствовал, что сам давно уже не ел с таким аппетитом… его так и подмывало подумать: «С самого детства». Готовили в ресторане не на высшем уровне, но и далеко не плохо, и еды было много. Вскоре все шестеро активно передавали друг другу стоящие на столе блюда: свиные ребрышки, курицу с грибами, обжаренные куриные крылышки, блинчики с овощами, водяные орехи, завернутые в бекон, полоски копченой говядины на шпажках.

Прежде всего им на стол поставили подносы с закусками, по центру каждого стояла маленькая керамическая жаровня. И Ричи (он делил поднос с Беверли), как ребенок, держал над жаровней все, что потом клал в свою тарелку, включая половину блинчика с овощами и несколько красных фасолин.

— Жаровня на столе — мне это так нравится, — признался он Бену. — Я бы съел говно на палочке, если на моем столе стоит жаровня.

— И вероятно, уже съел, — хмыкнул Билл, и Беверли так смеялась, что ей пришлось выплюнуть еду на салфетку, чтобы не подавиться.

— Господи, кажется, меня сейчас вырвет, — Ричи так точно сымитировал Дона Пардо,[197] что Беверли засмеялась еще сильнее, ее лицо стало пунцовым.

— Прекрати, Ричи, — выдохнула она. — Я тебя предупреждаю.

— Предупреждение услышано, — ответил Ричи. — Кушай, кушай, дорогая.

Роуз сама принесла десерт — большую гору «Запеченной Аляски»,[198] и сама зажгла торт во главе стола, там, где сидел Майк.

— Больше жаровен на моем столе, — изрек Ричи голосом человека, который умер и отправился на небеса. — Это лучшая трапеза, какую мне доводилось есть в этой жизни.

— Мы старались, — потупилась Роуз.

— Если я задую огонь, мое желание исполнится? — спросил он ее.

— В «Нефрите Востока» исполняются все желания, сэр.

Улыбка Ричи разом поблекла.

— Мне нравится ваш настрой, но, знаете ли, я сомневаюсь в истинности вашего утверждения.

Они съели почти весь торт. И когда Билл откинулся на спинку стула, с животом, выпирающим над ремнем, он обратил внимание на стоящие на столе стаканы. Казалось, их сотни. Билл чуть улыбнулся, вспомнив, что уговорил два мартини до обеда и еще бог знает сколько бутылок пива «Кирин» за едой. Другие от него не отставали. В их теперешнем состоянии и поджаренные кегли для боулинга, наверное, отличались бы отменным вкусом. И однако, он не чувствовал, что напился.

— Я столько не ел с самого детства, — подал голос Бен. Они все посмотрели на него, и он чуть покраснел. — В прямом смысле слова. Эта самый сытный обед с тех пор, как я учился в десятом классе.

— Ты сел на диету? — спросил Эдди.

— Да, — кивнул Бен. — Сел. На диету свободы Бена Хэнскома.

— И что тебя к этому побудило? — спросил Ричи.