Когда говорит кровь (СИ) - Беляев Михаил

Неожиданно Джаромо поймал на себе колючий взгляд. С верхних рядов прямо на него смотрел Сардо Циведиш. Этот переломанный, свернувшийся внутри своей мантии человек улыбался. Улыбался, показывая обломки зубов и кусок языка. Его глаза были наполнены даже не привычной ненавистью. О нет, теперь в них было торжество и злорадство. Они словно говорил ему без слов: «Ты думал, что сломил меня, лишив голоса? Не отпирайся, я знаю, что это был ты. Так я нашел себе новый. Покорную куклу, повторяющую за мной все мои слова и мысли. И ты уже не сможешь от них отвертеться».

Но Харманский змей рано начал скалиться, кривя свой изувеченный рот. У Джаромо Сатти ещё было несколько заготовленных сюрпризов. И время для одного из них как раз настало.

— То, что я сейчас слышу равно богохульству! — раздался могучий голос, подкрепленный ударами тяжелого посоха. Сидевший всё это время неподвижно Верховный понтифик поднялся со своего места. — Вы что, забыли какие наступают дни? Нынче канун Летних мистерий! Боги дали нам эти священные дни для празднества и почитаний, для приношения жертв и восхвалений их даров и мудрости, а не для склок и застарелых обид! Закон гласит, что шесть летних и шесть зимних дней мы отдаем богам. Ровно как день до них и день после. И всякий, кто нарушает сей святой обычай, навечно проклят, ибо дни эти принадлежат богам, а не людям! Как Верховный понтифик, я объявляю всякое принятое сегодня решение не богоугодным!

В зале собраний повисла тишина, быстро сменившаяся перешёптываниями. Алатреи выглядели растерянными и смущенными. В пылу спора и наметившейся дележки власти они забыли про старые законы, которые так горячо клялись защищать. Конечно, забыть про этот запрет было легко, ведь уже как полвека никто и не назначал собрание в близости от священных дней. Но Джаромо знал и про эти правила. И построить события так, чтобы собрание было назначено на запретный для решений день, и алатреи успели разболтать о своих целях, пока он получит передышку и столь нужное сейчас время, не составило для Великого логофета особого труда.

— Старейшины, Верховный понтифик верно указал на невежество, допущенное новым и вероятно не успевшим набрать опытом вещателем алатреев. — официальный голос алетолатов Амолла Кайсавиш явно воспрял духом, получив столь неожиданную поддержку. — Дни Летних мистерий священны и принадлежат лишь богам. Преступно пытаться затмить их нашими мелочными делами. Не знаю, как алатреи, но алетолаты не пойдут на это святотатство и не навлекут проклятие на эти стены. Мы призываем перенести собрание!

— Перенос! Перенос! Перенос! — тут же начали что есть сил драть глотки старейшины в черных мантиях, стуча кулаками по подлокотникам и ногами по мраморным плитам. Теперь уже их голоса владели Залом собраний.

— Алетолатам хорошо известно, что мы всегда защищали традиции и законы государства. Мы не нарушим запрет богов и выполним их заветы, — хмуро произнес новый предстоятель партии Убар Эрвиш, когда его голос стало возможно услышать. — Верховный понтифик, вам нет нужды волноваться о соблюдении благочестия и предупреждать нас о проклятьях. Собрание будет перенесено на восемь дней.

— Благодарю Синклит за проявленную мудрость. Как верховный служитель богов и хранитель традиций, я завершаю сие собрание, едва не преступившие законы. Да снизойдет на каждого из почтенных старейшин благословение и минует их гнев наших богов.

Глава жрецов воздел руки к потолку и развел ладони в ритуальном жесте. Старейшины ответили ему кивками, а потом потянулись к выходу из Зала собраний. С волей богов не смели спорить даже властители государства.

Джаромо почувствовал, как по его спине скатывается ледяная капля пота. Он всё же сделал это. До последнего Великого логофета не покидали сомнения, но маленькая тайна Верховного понтифика всё ещё отлично помогала вложить в его губы нужные слова. Столь нужная сейчас передышка была получена.

Покинув зал, сановник остановился в быстро опустевшем коридоре, ожидая Лико. Точно так же, как все эти двадцать лет, он ждал его отца. Стоя возле мраморной статуи атлетически сложенного воина в накидке, или сидя на резной лавке возле окна, разбирая письма и записывая поручения для подчиненных, он коротал время до проявления своего патрона.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Обычно Шето появлялся не очень быстро. Синклит был его стихией и, пребывая в ней, он с легкостью творил чудеса, заключая самые неожиданные и удивительные сделки и соглашения. Он множил друзей, находил союзников, усмирял врагов, творя деяния, каждое из которых становилось кирпичиком в том дворце власти, что они воздвигали все эти годы. И Джаромо помогал ему в этом. Каждый день и каждый час, они стягивали государство в единое целое. Собирали расколотое и примиряли чуждое, в погоне за их тайной, заветной мечтой о великом наследии и великом будущем. В какой-то момент Джаромо даже превзошел своего друга и, оградив его от лишних забот, взвалил на себя все основное бремя по приручению Тайлара.

И вот теперь он был один. Большие резные двери, на которых были запечатлены сражающиеся с морскими змеями и звероподобными великанами воины, больше никогда не выпустят располневшего мужчину с добродушным, мягким лицом и он радостно, или озадаченно не начнет делиться с Джаромо новостями, проблемами и планами. Больше никогда они не пойдут неспешной походкой по этому длинному коридору, успевая обсудить решение нависших проблем или придумать новый изящный план. Больше никогда.

Дверь заскрипела. Сердце Великого логофета сжалось и забилось с безумной силой, ожидая, что вот сейчас в высокой арке появится полная фигура, укутанная в богатую мантию из шелка с пурпурной каймой. Но вместо неё показался подтянутый и мускулистый силуэт Лико.

— У них большинство, — проговорил юный полководец, толчком захлопнув за собой врата в Зал собраний. Вблизи его бледность приобретала и вовсе болезненный оттенок. Он был изможден не меньше Джаромо. После смерти отца Лико почти не ел, а если и спал, то лишь урывками.

— Всякое большинство в этих стенах, не более чем мираж в утренней дымке. Даже лёгкий ветерок способен порвать его на части.

— Ветерок? Я бы предпочел обрушить на них бурю.

— Пока довольно будет и ветерка. Не забывай, что нам удалось приручить божественные знамения и развернуть их в благоприятную для нашего дело сторону. Но всякое благоволение может пошатнуться от слишком резких движений.

Джаромо взял под руку нового главу рода Тайвишей, точно так же, как и его отца раньше, и повел прочь по коридору. Он больше не доверял этим стенам. Они перестали обращать слова в тайны.

Покинув Синклит, они сели в повозку, ожидающую их у выхода.

— Надо было ещë тогда зарезать этого Кардариша. Как дикую свинью, которой он и является, — проговорил Лико, как только рабы закрыли за ними двери. Наследник рода Тайвишей отвернулся к окну и Джаромо не видел его лица, но по холодному железу в голосе, понял, что он и вправду поступил бы именно так.

— Мой дорогой Лико, твой меч принес бы не славу, а позор, ибо доброе имя твоего рода навеки оказалось вымарано в крови беззакония.

— Зато отец был бы сейчас жив.

— Да, но надолго ли? Всё его дело было бы изничтожено гневом благородных семей, посчитавших, что они тоже стоят в очереди на скорое заклание. Все друзья отвернулись бы от нас, все союзы и соглашения пали, ведь единственное, что Синклит никогда не прощает — так это покушение на его особое положение. А частью этого положения является неприкосновенность старейшин. Поверь мне, мой драгоценный Лико, я знаю это.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Последние слова дались ему нелегко. Его голос предательски задрожал и Джаромо очень надеялся, что Лико не заметил этой перемены.

Все последние дни Великого логофета сводила с ума мысль, что, возможно, именно его решения и поступки и привели к гибели Шето. Именно он, желая обезопасить, а ещё больше впечатлить Первого старейшину, устроил и скоропостижную кончину ставшего вдруг бесполезным дурака Ягвиша и расправу над Циведишем. Это он внес смуту в ряды алатреев и устроил им раскол, дабы мечта его покровителя была исполнена. Да, Шето всегда благоволил его решениям и поступкам. Но всё равно, это были его поступки и его решения. Шето лишь благословлял их своим невмешательством. Он всегда, всецело доверял своему самому верному и преданному другу.