Когда крепости не сдаются - Сергей Голубов

И для Юханцева племянник Степана Елочкина не был безразличен. Уж очень много было в прошлом такого, к чему прямо через него тянулась душевная связь. Нельзя сказать, чтобы старый и малый просто сдружились, — Юханцев дружился не легко, — но не было между ними ничего, что могло бы этому помешать. Елочкин частенько захаживал к начальнику политотдела дивизии на дом. Юханцев любил порядок. Полы в его квартире всегда были чисто вымыты. Вдоль стен в строгой симметрии расставлены стулья. Бумаги и книги на столе собраны в стопках. Кровать аккуратно покрыта синим плюшевым одеялом. Он ждал со дня на день приезда жены и дочери. И семнадцатого апреля — необыкновенная дата! — они, наконец, приехали.

Прямо с доклада Юханцев отправился на вокзал — встречать. Сам не зная, почему, Елочкин увязался с ним. Паровоз, отфыркиваясь, подошел к платформе и тяжело, но решительно превозмог разбег. Вагоны всхлипнули на прицепах, сначала — передние, потом — средние, затем — в хвосте; жестко ударяясь тарелками буферов и все еще продолжая с лязгом наезжать друг на друга, они постепенно заполнили собой черный тоннель дебаркадера.

— Папа! Папа! Здравствуй!

Серебряный голос девушки звенел в открытом окне вагона. Позади — ярко освещенное купе. Высокая, румяная, с пышным узлом золотых волос на макушке, девушка смеялась и протягивала руки отцу.

— Яша, — сказал какой-то другой женский голос, вероятно, Надежды Александровны, жены Юханцева. — Яша! Надо вынести вещи. Не мешайся, Ольга…

Елочкин стоял неподвижно. Что-то странное с ним случилось: он ничего больше не понимал в происходившем, да и не видел ничего, кроме золотой головки на светлом фоне окна и протянутых вперед рук, и не слышал тоже ничего, кроме серебряного голоса Ольги. Юханцев засмеялся и дернул его за рукав.

— Ведмедь! Идем за чемоданами!

Только тогда Елочкин что-то понял и ринулся в вагон, опережая носильщика, готовый схватить, взвалить на спину и нести, если понадобится, хоть целый кусок земного шара…

…Все свое свободное время Елочкин проводил у Юханцевых.

— Костя еще не приходил?

— А где же Костя?

Без светлых, пытливых глаз Елочкина, без упрямой складки его губ чего-то не хватало в семье Юханцевых. Чувствовала это вся семья поголовно. Но, конечно, не одинаково, — кто больше, кто меньше, — а тот, кто всех больше, никому об этом не говорил. Да и вообще в течение месяца никто ни разу, ни вслух, ни шепотом не произнес главного слова, хотя все отлично знали, что дело завязалось нешуточное и что название этому делу одно единственное: любовь. Лишь когда пришел Елочкину перевод в Гродно, вдруг все вышло наружу…

Елочкин и Ольга прощались за Тереспольской башней, там, где торчали высокие палки для прошлогодней фасоли. Ольга казалась спокойной и не говорила никаких особенных, соответствующих случаю, слов. Только руки ее были холодны и дрожали. А он сказал:

— Мечутся по свету половинки целого и ищут друг друга. Редко-редко, когда случается найти и, соединившись, составить целое. А нам случилось. Но… подождем, Оля!

Она повернула к нему лицо. В ее глазах сияли слезы, щеки горели глубоким румянцем, в пушистых золотых волосах прятался ветер. Она хотела что-то сказать и не смогла: голос был непослушен. Елочкину показалось, что главное из несказанного ею он все-таки понял. И тогда, быстро наклонившись, он поцеловал ее в губы. За башней стало тихо, тихо. Наконец, эта странная тишина взорвалась еще одним сочным звуком согласного, громкого поцелуя…

…Прошел еще месяц. И вот, сейчас, в ночь на двадцать второе июня, военный инженер третьего ранга Константин Елочкин, сдав перед рассветом смену по укладке дота на строительстве гродненских укреплений, сидит в своей избушке и пишет письмо в Брест. Ни один человек на свете не знает, что Елочкин, подобно дяде своему Степану, — поэт. Ни один человек, кроме Оли Юханцевой. А ей это очень хорошо известно, потому что почти все его письма к ней — в стихах. И то письмо, которое он сейчас пишет, тоже начинается стихами:

За охрану родного краяТы мне ласково руку пожми,Не тоскуй, не грусти, дорогая,Крепче нашей любви не найти…

Пески и суглинки Принеманья мелькали мимо стекол автомашины и уносились назад. Великолепные старинные костелы северной части города поднимались на высоком правом берегу реки и стремительно бежали навстречу Карбышеву. Был уже вечер, когда он возвращался в Гродно. Машина промчалась вдоль парка, по главной городской улице, и остановилась у подъезда военной гостиницы, против штаба армии. Здесь, в первом этаже гостиницы, у Карбышева был номер — большая удобная комната, тихая и спокойная, не теплая и не холодная, которой он был совершенно доволен. Возвращаясь из поездок, он всегда привозил с собой блокноты с кроки и зарисовками — материал для лейтенанта, «поднимающего» карты и готовящего чертежи деревянно-земляных укреплений. Выходя из машины, Карбышев сказал лейтенанту:

— Итак, первое: взять в библиотеке справочник по гражданской войне; второе: поднять южные районы большой карты. А завтра — на танкодром.

В восьми километрах от города был танкодром, на котором по чертежам Карбышева строились и потом проверялись учебные препятствия. Последнее препятствие — с надолбами — было очень удачным. Целый взвод танков упирался в надолбы и дальше не шел. Правда, один танкист сумел проскочить, но водитель чуть не разбился. Карбышев представил его к подарку. И тут же придумал то самое дополнение к конструкции препятствия, которое должно было сделать его окончательно непреодолимым. Назавтра были назначены новые испытания в присутствии командующего армией, штаб которой стоял в Гродно. В вестибюле гостиницы Карбышев столкнулся нос к носу с начальником инженеров округа, только что приехавшим из Минска. Это был высокий сухощавый генерал с длинным и морщинистым, всегда озабоченным лицом.

— Дмитрий Михайлович! — закричал он. — Мы уже и поужинали, а вас все нет. Я, по правде сказать, хотел тревогу бить…

— Напрасно. Вы не забыли, что завтра на танкодроме…

— Испытания? Что вы, что вы… Конечно, помню. Вы ведь на первом этаже?

Они разошлись. Карбышев открыл свою комнату. Дверь ее бесшумно захлопнулась за его спиной, и тотчас же какая-то удивительно мягкая, «пристальная» тишина надвинулась со всех сторон. Карбышеву показалось, что не он прислушивается к тишине, а она — к нему и что чуткость ее ушей чем-то грозит и о чем-то его предупреждает. Он сел к столу, намереваясь написать домой. Но письмо не писалось. Он подумал и, махнув рукой, быстро вывел на листке бумаги.

«Маме Папа.

—  — — — — — — —

—  — — — — — — —

—  — — — — — — —

А остальное поймешь сама».

Запечатав это странное послание, Карбышев разделся, лег в постель и сейчас же заснул.

Начальник инженеров округа проснулся от грохота. Подбегая к окну, он думал:

«Пальба? Да ведь под Гродно и полигона нет!..» Но в этот самый момент что-то грянуло под окном с такой неистовой силой, что рассуждения его сразу прервались. Генерал выбежал из номера и, перемахивая длинными ногами сразу через две ступеньки, слетел по лестнице в первый этаж. Когда он ворвался в номер Карбышева, Дмитрий Михайлович еще сидел на кровати. Но, повидимому, он уже все прекрасно понимал, потому что первым словом его было:

— Началось?..

За те несколько минут, в продолжение которых генералы шагали через площадь, бомбежка чрезвычайно усилилась. Разрывы бомб следовали в разных концах города один из другим. Кое-где вспыхивали пожары. Зажглось у железнодорожного моста через Неман. Карбышев был бледен, как бывает с недоспавшими людьми, но совершенно спокоен. Он говорил своему спутнику:

— Видите ли, Петр Михайлович… Вероломство внезапного нападения с неизбежностью дает преимущества нападающему… По крайней мере в начале войны… Конечно, инициатива сейчас у них, а не у нас… Сила первоначального удара на их стороне… Они могут сразу развернуть все свои войска, а мы — нет… Думаю, что и танков, и самолетов у них больше… При таком положении задача наша — в том, чтобы…

Б-б-бах! — грохнуло, звякнуло, и дождь стеклянных осколков опрокинулся на площадь.

— Что? Что? — кричал высокий начальник инженеров округа, пригибаясь к маленькому Карбышеву, чтобы лучше слышать его ответ, — в чем задача?

— В том, чтобы развернуть свои силы. Многое, конечно, зависит от того, как будут вести себя войска прикрытия — как они будут сопротивляться. Поймите, Петр Михайлович: фашисты строят свои расчеты на успехе первых дней и недель войны. Следовательно, нам надо в эти дни и недели лишить их преимуществ вероломного нападения. Преимущества эти — вре-мен-ные…

Б-б-бах!.. Б-б-бах!..

В котельной подвального этажа здания, в котором размещался штаб армии, жгли какие-то бумаги. На лестнице лейтенант, состоявший при Карбышеве, нагнал его с пистолетом и противогазом.