Интернет-журнал 'Домашняя лаборатория', 2008 №2 - Журнал «Домашняя лаборатория»
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Не та, — прошептал Прокоп.
Старичок взял фотографию, погладил и будто сказал ей что-то; недовольно, грустно взглянул на Прокопа и опять тоненько свистнул.
— Вы сердитесь? — робко спросил Прокоп.
Старик не ответил; задумчиво глядел он на мышку. А та еще раз попыталась вытащить застрявший билетик; нет, никак! Встряхнулась и вытянула уголок соседнего. Это был портрет княжны. Прокоп застонал, выронил его из рук.
Старик молча нагнулся, поднял фотографию.
— Я сам, сам, — прохрипел Прокоп, протягивая руку к ящичку. Дед удержал его:
— Нельзя!
— Но там… там она! — сквозь стиснутые зубы выдавил Прокоп. — Там та, настоящая!
— A-а, там у меня все люди, — сказал старик и погладил ящик. — А теперь посмотрим твою судьбу.
Он тихо цыкнул, мышка выскользнула из рукава, вытащила зеленый билетик и скрылась стремглав — видимо, Прокоп испугал ее.
— Прочитай-ка, — сказал старик, тщательно запирая свой ящик. — А я пока хворосту принесу; да не терзай себя больше.
Он погладил лошадь, уложил ящик на дно повозки и пошел к роще. Его светлый холщовый кафтан выделялся в темноте; лошадка посмотрела ему вслед, тряхнула головой и пошла за ним.
— И-ха-ха! — донесся издали ласковый певучий голос старичка. — Со мной хочешь? Ишь ты какая! Ну, идем, идем, ма-лая!
Они растворились в тумане, а Прокоп вспомнил о зеленом билетике.
"Ваша судьба, — прочел он при неверном свете фонаря. — Вы человек благородный, сердца доброго и в своей области весьма ученый. На долю вашу выпадет много невзгод; но если вы будете остерегаться необдуманных поступков и стремления к великим делам — добьетесь уважения окружающих и займете выдающееся положение. Многое потеряете, но позднее будете вознаграждены. Ваши несчастливые дни — вторник и пятница. Saturn conj. b. b. Martis. Deo gratias[56]".
Из темноты вынырнул старичок с полной охапкой валежника, за ним — белая голова лошади.
— Ну, как? — напряженно, с какой-то авторской застенчивостью спросил он. — Прочитал? Хорошая судьба?
— Хорошая, дедушка.
— Вот видишь, — удовлетворенно вздохнул тот. — Все будет хорошо. И, слава богу, когда так.
Он сложил валежник и, радостно бормоча, развел перед хижиной костер. Опять поискал в повозке, принес котелок, отправился за водой.
— Сейчас, сейчас, — все бормотал он. — Варись, кипи, гость у нас!
Он суетился, как хлопотливая хозяюшка; принес из повозки хлеб и, с наслаждением принюхиваясь, развернул кусок деревенского окорока.
— А соль-то, соль! — хлопнул он себя по лбу, опять побежал к повозке.
Наконец примостился у костра, отделил Прокопу большую половину еды, медленно стал пережевывать каждый кусочек. Прокопу дым, что ли, в глаза попал — он ел, а по лицу его стекали слезы. Старик каждый второй кусок протягивал лошадке, которая склонила над ним озаренную костром морду. И вдруг, сквозь пелену слез, Прокоп узнал его: да это — то старое, морщинистое лицо, которое он изо дня в день видел на дощатом потолке своей лаборатории!
Сколько раз глядел он на него, засыпая! А утром, проснувшись, уже не узнавал его — были только сучки, да ветхость, сырость и пыль…
Старичок улыбнулся:
— Вкусно? Ай-ай, опять хмуришься! Беда… — Он нагнулся к котелку. — Уже закипает.
Поднялся с усилием, заковылял к повозке. Вернулся через минуту с чашками.
— На, держи.
Прокоп принял чашку из его рук; она была расписана незабудками, венком окружавшими золотые буквы: "Людмила". Прокоп раз двадцать перечитал надпись, и слезы брызнули из его глаз.
— Дедушка, это… ее имя?
Старик смотрел на него грустно, ласково.
— Так знай же — да, ее, — тихо молвил он.
— А… найду я ее когда-нибудь?
Ответа не было; старичок только усиленно моргал.
— Дай-ка, налью. — Голос его прозвучал нерешительно.
Дрожащей рукой подставил Прокоп чашку, и старый осторожно налил ему крепкого чаю.
— Пей, пока не остыло, — мягко сказал он.
— Спа… спасибо… — всхлипнул Прокоп и отпил глоток терпкого настоя.
Старый задумчиво гладил свои длинные волосы.
— Горько, очень горько, правда? — медленно проговорил он. — Сахару хочешь?
Прокоп покачал головой; губы его сводило от горечи слез, но в груди разливалось благодетельное тепло.
Старичок стал громко отхлебывать чай.
— Посмотри-ка, что у меня тут нарисовано, — сказал он, чтоб нарушить молчание, и протянул Прокопу свою чашку; на ней были изображены крест, сердце и якорь.
— Это вера, любовь и надежда. Ну, не плачь больше.
Старик поднялся над костром, молитвенно сложил руки.
— Милый, милый, — тихо заговорил он, — уже не свершишь ты свое наивысшее и не отдашь все. Ты хотел взорваться страшной силой; и вот останешься целым, и мир не спасешь — и не разрушишь. Многое останется в тебе запертым, как в камне огонь; и это хорошо, ибо в этом — твоя жертва. Хотел ты творить слишком великое — а будешь творить малое. И это — хорошо.
Прокоп стоял у костра на коленях и не осмеливался поднять глаза; теперь он знал: с ним говорит бог-отец.
— Это хорошо. Сотворишь дела на благо людям. Кто помышляет о наивысшем — отвратил взор свой от людей. За это будешь служить им.
— Это хорошо, — одним дыханием отозвался коленопреклоненный Прокоп.
— Вот видишь, — обрадовано сказал дед и опустился на корточки. — Послушай-ка, на что он, этот твой… как ты назвал свое изобретение?
Прокоп поднял голову.
— Я… забыл.
— Ну, ничего, — утешил его старый. — Придумаешь другое. Постой, что я хотел сказать? Ах, да. На что он, такой большой взрыв? Еще покалечишь кого. А ты ищи, испытывай, может, найдешь… Ну, к примеру, такое что-нибудь: пф-пср-пф.
— И старичок попыхтел мягкими губами. — Понимаешь? Чтоб оно только заставляло двигаться какую-нибудь машину, чтоб людям легче работалось. Понял ты меня?
— Вы имеете в виду… какое-нибудь дешевое горючее, да?
— Вот-вот, дешевое, — радостно закивал старичок. — Чтоб пользы было побольше. И чтоб оно светило и грело, ладно?
— Погодите, — задумался Прокоп. — Не знаю… Это ведь придется пробовать… с другого конца.
— Ну да! С другого конца подойти, и все тут. Видишь, и дело тебе сразу нашлось. Но сейчас брось, не думай, еще завтра день будет. А я постелю тебе.
Он поднялся, засеменил к повозке.
— Эй-эй, ма-лая! — запел он у морды лошади. — Спать пойдем.
Вернулся с тощей подушкой.
— Ну, идем, — и, взяв фонарь, вошел в дощатую хижину. Ого, соломы тут хватит на всех троих, — мурлыкал он, стеля. — Слава богу!
Прокоп сел на солому. И вдруг, вне себя от изумления, воскликнул:
— Посмотрите, дедушка!
— Где?
— Вон, на досках…
На каждой доске в стене хижины было написано мелом по большой букве; и Прокоп в колеблющемся свете
