Ворон - Дмитрий Щербинин

— Скачи на палубу! Скорее, здесь ждут тебя!

— Ждут, конечно… — процедил Альфонсо, однако ж, погнал Сереба именно к этому кораблю.

Вот деревянный мостик; в окончании — стоит старец, манит его, а рядом два матроса, которых Альфонсо знал, так как они были из команды его друга, капитана Тэллая — они готовились откинуть мостик, как только Альфонсо пролетит на Серебе. Смотрели они на него, не то что как на человека, но как на существо совершенно им незнакомое, но одним видом вызывающее отвращение, которое они на свой корабль никогда бы не пустили, или вовсе убили, но которое их принудили пустить. — Все это почувствовал Альфонсо в одно мгновенье; зажмурил глаза и прошептал:

— Вперед, Сереб, вперед!

Сереб пролетел на палубу, матросы убрали мостик, и корабль отшвартовался.

Преследователи и не думали отступать — на своих конях они влетали на палубы соседних кораблей, там хотели перескочить сразу на палубу отходящего судна, однако — их кони заупрямились, испугавшись брызжущего чернотою разрыва между палубами — тогда наездники спешились, приготовились уж сами перепрыгивать, да тут вышел вперед старец Гэллиос и закричал им:

— Вы знаете меня, и должны повиноваться! Оставьте Альфонсо — он должен сейчас уплыть к берегам Среднеземья, со мною!

Лица преследователей так и пылали гневом — несмотря на уважение к Гэллиосу, которого в Нуменоре почитали третьим после короля и адмирала, они едва себя сдерживали, а главный среди них — могучей нуменорец с разгоряченным лицом, с пылающими яростью глазами кричал:

— Вы не знаете, что он натворил! Его ждет кара! Немедленно выдайте — это самый мерзкий из всех преступников!..

— Я говорю вам — оставьте. — спокойно отвечал Гэллиос.

Иные преследователи наперебой закричали:

— Да это и не Гэллиос вовсе!.. Видели ворона — вот он то и принял облик мудреца!.. И весь корабль колдовской — все они в заговоре!.. Держи их!..

Но было уже поздно — корабль (именуемый, кстати «Жемчужиной») отошел от этих бортов — тут же опустились в воду весла, и стремительно направился к выходу из бухты.

Старец Гэллиос говорил сильным голосом:

— Не преследуйте Альфонсо, потому, что вы не можете ему дать ничего, кроме ненависти. Он, ведь, не пропащий человек, он страдает, мучается так, что никто из вас и представить не может — через любовь, да через ученье, найдет он дорогу к спасению. Он станет моим приемным сыном…

На это с палубы незамедлительно выкрикнули:

— Тогда берегите свои глаза; ведь, настоящему своему отцу он их выцарапал!

Услышь эти слова Альфонсо, он застонал бы, как от удара плетью, но он не мог их услышать, так как пребывал в забытье. Если бы, когда в глазах его потемнело, он не успел ухватится за поводья Сереба, так расшибся бы об палубу — ведь, никто не поспешил к нему на помощь. То место, где лежал этот юноша с седыми волосами, обходили стороною — старались даже не смотреть на него, как на что-то режущие глаз своей мерзостью.

«Жемчужина», тем временем, достигла выхода из бухты, и пред нею раскрылось море — зрелище было жутким! Казалось, что на них движется высотой во все небо черный вал; ветер дико свистел, поднимались, разбивались и уже перехлестывались через косу волны, а, ведь, это было еще только предвестием настоящей бури!

Рядом с ними поспешало к Жемчужному клыку какое-то суденышко, бывшие на нем матросы, выглядели счастливыми — должно быть, натерпелись страху, убегая от ненастья — на тех же, кто плыл на «Жемчужине» смотрели они с недоумением, кричали им:

— Вы ж куда?! Кто вас на смерть послал?! Буря невиданная идет — как щепки вас раздавит!

А матросы с «Жемчужины» и не знали, что на это ответить — поглядывали на своего капитана, да на старца Гэллиоса, который склонился над Альфонсо, и вливал в него, бесчувственного, какое-то остро пахнущее зелье. Переглянулись они между собой, после чего трое из них подошли к капитану Тэллаю и заявили, что привыкли исполнять его приказанья, но не самоубийцы же они, что бы ни за что, (точнее за убийцу «мерзостного») самим смерть принимать.

Тэллай и сам пребывал в растерянности для него не характерной — с одной стороны был старец Гэллиос — известный каждому в Нуменоре мудрец. С другой стороны — вся сущность его противилась тому, что теперь совершалось.

Подошел сам Гэллиос, распоряжался:

— Найдите место и для коня; ну а младенцев и Альфонсо разместим в каюте капитана, где я сам о них стану заботится.

— Буря нас поглотит! Кто ж о нас на дне морском позаботится — уж ни этот ли демон, который овладел Альфонсо?! — выкрикнул сквозь вой ветра матрос.

На это Гэллиос отвечал тем невозмутимым, спокойным голосом, которым говорил он всегда, даже и в минуту величайших опасностей:

— Не один корабль не пройдет через это ненастье. Не один — кроме «Жемчужины». С нами силы, они кружат над этими мачтами — там и тьма и свет; все перемешалось, и много чего вам предстоит увидеть, пока не ступите на землю Среднеземья. Но те, пока незримые вам силы, пронесут корабль через бурю. Так суждено совершится, а потому оставим бесполезные разговоры…

Было в голосе Гэллиоса что-то такое, что заставило всех поверить, что действительно так суждено; теперь уже никто и не противился. Более того, многих охватывал трепет, и мурашки бежали, но не от холодного ветра, а от чувствия чего-то высшего, что окружало их…

Когда очнулся Альфонсо, то, почувствовал, как заваливается на бок, будто бы все мироздание кренилось в какую-то бездну.

Грохотало неустанно, да так сильно, что болело в ушах, и ничего то кроме этого грохота не было слышно. Он видел кренящийся потолок над собою; видел и еще какие-то контуры, но толком разглядеть ничего не мог, так как за маленькими окошками было все темно, а света от единственного, закрепленного на стене светильника не хватало.

Вот в черноте за круглым окошком прорезалось несколько слепящих, змеевидных колон, и на мгновенье стали видны ходящие по морю валы; столь огромные, что, казалось, первый же из них и раздавит «Жемчужину»…

Но вот, на фоне потолка, появилось знакомое лицо.

— Гэллиос? — побелевшими губами прошептал юноша, и все в ним в это мгновенье перемешалось — и страх, и надежда, и радость, и недоверие.

— Да, как видишь….

Старец хотел еще что-то сказать, но Альфонсо резко прервал его, почти что выкрикнул: «- Зачем?!..» — но не договорил, задышал тяжело, прерывисто; а Гэлиос положил ему свою широкою, теплую и мягкую ладонь на лоб, отчего юноше стало и легче, и спокойнее:

— А потому я тебя взял, что не сыскать на свете человека более несчастного, чем ты. Видя такое страдание, в юноше столь достойном, столь многие надежды подающем, почувствовал я, что начертанье мое рядом с тобою быть — ведь, кто кроме меня, сможет защитить тебя от мрака.

— От мрака… — повторил Альфонсо.

— Да — от мрака. Ведь, ты с этим знаком и сюда пришел — это черное око пальце было столь мало, что я только случайно его заметил. Пришлось произнести одно заклятье, и вот теперь, Его здесь нет.

Грохот стал невыносимым и, даже голос Гэллиоса потонул в нем. Раздались пронзительные крики с палубы — затем все содрогнулось, корабль затрещал; водная тяжесть ударила в стекло, но оно, закаленное и на такие случаи, выдержало. Несколько мгновений палубу покрывали водные массы и, казалось, что они уже навсегда погребены под водою… Однако, их вновь понесло вверх.

Гэллиос отошел, а через несколько мгновений вернулся — нес в руках корзину; вот приоткрыл крышку, и оттуда тут же высунулась презабавная щенячья мордашка. Тот песик вильнул хвостиком, да и перепрыгнул — мягкий, златисто-белый, прямо на грудь Альфонсо — живительным одеялом разлегся там, завилял хвостом.

— Это — Гвар, — теплым голосом изрек тогда Гэллиос. — Его родители Тэр и Грона — два пса, подаренные королю, эльфами посланцами Валинора. Я ему еще раньше рассказал, что ему предстоит неспокойная жизнь с таким человеком, как ты. Так он и согласился оставить мирную жизнь при дворе, идти хоть на край света. Да посмотри, как он сразу к тебе приласкался — сразу признал хозяина, и друга. Ну и я так чувствовал…

Альфонсо плакал, а щенок слизывал его слезы.

— Клянусь, — шептал юноша. — Слышишь, клянусь, что уж ежели мне дано будет пожить еще, то я, хоть ценой жизни, отблагодарю за эту дружбу… После всего совершенного страшно мне клясться… Кто ж меня теперь слушать то станет? Но, все-таки, клянусь…

Он еще шептал что-то, совсем уж тихо, а щенок все слизывал с его щек слезы.

Рокотала буря, черные валы неслись на корабль, молнии разрывали воздух, иногда прорывались людские крики — казалось, Альфонсо, что только в этой каюте — маленький приют спокойствия, все же, что было за ее пределами — все не приемлющий его, смерти ему желающий хаос.

Он страстно цеплялся за каждое доброе к нему чувство — и все выплывали из его глаз слезы… слезы… слезы…