Современная английская повесть - Стэн Барстоу

— Я приду завтра.

Он отвернулся, потом порывисто снова повернулся к ней и крепко ее обнял. Он сказал:

— Спасибо тебе, спасибо. — И, порывшись в кармане, достал одну из раковин — морское ухо — и протянул ей.

— Джо… Запомни сегодняшний день. Запомни все.

Ей не нужен был его ответ.

Он ушел, а она стояла, держа в руках раковину, прислушиваясь к звуку его шагов, и ей не хотелось возвращаться домой, потому что там этому дню сразу придет конец и все, что она сознательно гнала от себя, будет поджидать ее в пустых комнатах. И внезапно образ Бена, идущего ей навстречу через выгон, возник перед ней, и она громко вскрикнула, потому что его ведь не было, она стояла одна в темноте, а ей хотелось быть с ним, но к нему не было пути, не было пути.

Один путь был.

Поднявшись на вершину холма, она пустилась бежать, словно каждая минута была дорога, словно она могла опоздать и, прибежав, увидеть, что его уже нет. И она корила себя за то, что так долго была вдали от него, и стремилась теперь возместить все растраченные в пренебрежении к нему дни и ночи.

Она постоянно воображала его возле себя, в доме, а порой он уплывал куда-то, в недосягаемость, но теперь ей открылась единственная, неоспоримая истина: они принесли его туда и оставили там. Приходил ли кто-нибудь туда? При мысли о том, что, может, и приходил, в ней все восставало против этого, она хотела, чтобы это место было недоступным для других, как запертый на замок сад, ключом от которого владела она одна. Но оно было открыто для всех, каждый мог прийти и глазеть, как глазели они на него, когда он лежал в гробу.

Она прошла через покойницкую, ступила на траву и зашагала между старыми замшелыми надгробиями. Фасад церкви, сложенной из песчаника, свинцово поблескивал. Но ей не нужен был лунный свет, она безошибочно нашла бы свой путь, если б даже была слепой.

По правую сторону от церкви старые могилы стали сменяться новыми, и в конце их была его могила, последняя, самая свежая, а за ней — только трава.

Рут замерла на месте. Они унесли цветы, все до единого, — остался только голый продолговатый холмик, похожий на кротовину в дерне. Этот холмик мог принадлежать кому угодно, любому пришельцу. И она не могла принять правды — истинного значения того, что она стоит здесь и почему. В это невозможно было поверить. Бен мертв и никогда не будет ни дышать, ни двигаться, ни говорить… Это казалось бессмыслицей.

Она опустилась на колени в траву. И сказала:

— Мы были у моря — Джо и я. В Хэдвелл-Бей. И там был песок, небо и солнце, и мы шли, шли… И ты должен был бы идти с нами. Почему тебя не было там? Почему?

Безмолвие придавило ее к земле. Вязы и тополя казались колоннами, изваянными из камня.

Она подумала: что происходит с ним сейчас, какие перемены, каким он стал теперь? Она ничего не знала о том, как работает время. И, охваченная ужасом и неистовым желанием спасти его, освободить из этой земляной темницы и светлой деревянной коробки, вернуть к жизни, она вцепилась в дерн и стала разрывать его, а он легко поддавался под ее рукой, потому что не был утрамбован и не успел слежаться. Она выронила комья земли и не отряхнула прилипшей к рукам глины.

И увидела перед собой его тело — вытянувшееся, затихшее, лежащее там, в душной тьме, и уже тронутое кое-где у костей распадом, — и волосы, ставшие сухими и ломкими, и кровь, свернувшуюся в жилах. Она принялась твердить себе снова, и снова, и снова то, что знала прежде, будучи в здравом уме: все это, что лежит там, в земле, — ничто, это не Бен, это его старая, поношенная оболочка, его кокон, отслуживший свой век, ставший ненужным; Бена здесь нет.

Так где же он? Где? Ведь тело, которое она любила, и дыхание, не раз мешавшееся с ее дыханием, все, что было доступно ее зрению, ее слуху, ее прикосновениям, — все это здесь, у нее под ногами, но уже другое, ставшее ничем.

Если прежде она боялась подумать о том, что сделало упавшее дерево с телом Бена, то как это было ничтожно! Что это по сравнению с тем, что творит теперь с ним земля, и ее соки, и все живые создания, обитающие в ней. Как они разрушают, крушат его, превращают в ничто.

Какие-то слова, обрывки фраз кружились у нее в мозгу; из них четко выделилась одна, и Рут произнесла ее вслух:

— Время рождаться, время умирать, — и почувствовала правду этих слов. И все же если бы она, встретившись с Беном, знала, что его час пробьет так скоро, она бы тут же убежала от него, никогда не отважилась бы на этот отчаянный риск, именуемый любовью.

Убежала бы?

Она не знала ответа; она вообще ничего больше не знала.

Она преступила ту грань, за которой уже не было слез, и лежала на покрытой дерном могиле, чего-то ожидая, надеясь на что-то… И шли часы, и луна плыла по небу, а утешенье не приходило, спасенье не приходило, она чувствовала только проникающий в тело холод и влажность земли и трав. Она уже перестала винить все и вся — бога, жизнь, Бена, случай, упавшее дерево. Так случилось, так было предуказано, все обрело свое место. И все же она вскричала:

— Прошу тебя, прошу!.. — и сама не знала, о чем она просит.

О, если бы и она могла умереть — сейчас, здесь… Но она не умрет.

Она продолжала лежать, и море, и солнце, и тепло, и умиротворение этого дня казались чем-то далеким-далеким, из какой-то другой жизни.

После этой ночи она неделю за неделей приходила сюда, сидела или лежала возле могилы, и ее посещения не остались незамеченными, и слух о них пошел по деревне и распространился за ее пределами, и по всей округе толковали о ней. Что-то предрекали. Ждали.

6

— К морю? Что ты несешь? Ты рехнулся, сынок? К морю?

Джо стоял в отдалении, в глубине комнаты. В эту ночь они не ложились, ждали его, и в конце концов ему пришлось открыть им свой секрет. Потому что по какой-то непонятной причине мать настойчиво потребовала, чтобы он сказал, где был и что делал, хотя до этой