Багряный лес - Роман Лерони

— Да?

— На расстоянии примерно полукилометра за нами следуют три автомобиля с выключенными огнями.

— Продолжайте наблюдение. — И снова обращаясь к Гелику и Лерко произнес: — Нас уже вычислили, поэтому не думаю, что нас ожидает спокойная ночь в Припяти. Ладно, отдыхайте. Приятно было с вами познакомиться.

Он ушел.

Друзья некоторое время сидели молча.

— А я думал, — с облегчением в голосе проговорил Лекарь, удобнее умащиваясь в кресле, — что на этом свете нет справедливости вообще. Теперь же оказывается, что есть — надо только научиться ждать.

Через минуту он уже крепко спал.

В Припяти им выдали оружие: по автомату и пистолету. Остановились в заброшенном двухэтажном здании детского садика. Город был окутан темнотой, и его невозможно было рассмотреть, но пугала, настораживала густая, почти вязкая тишина. Такой тишины в настоящих городах не бывает. Жилой город не может молчать мертвенной немотой ни единой минуты потому, что он живет каждое мгновение, а здесь все было мертвым, и время здесь не шло, как ему положено, а наоборот копошилось в стенах зданий, незаметно, медленно и неотвратимо превращая их в обыкновенную пыль.

Быстро распределили места на случай нападения, выставили посты и легли спать. Но спали чутко, не только от ночной туманной зябкости, которая наползала на город серой влажной взвесью со стороны реки, но и от того, что машины загадочных преследователей отстали от автобуса у самой черты города, высадили несколько человек десанта, а сами спешно поехали обратно. Наверное, Кипченко был прав: эта ночь вряд ли будет спокойной.

С той самой снежной и памятной ночи на перевале Мирза-Валанг-Сангчарак, когда погибла Ева, Александру не снились больше сны. Раньше, еще в львовской психушке, их было столько, что его спасали от них. Снилась ему она. Виорика… Приходила и начинала говорить. Даже сразу после пробуждения он не мог вспомнить ничего из того, что она наговорила, но помнил настроение ее рассказов. Наверное, она жаловалась ему, так как невыразимая тоска и боль сжимали его сердце от той жалости, которую будили в нем эти ночные беспамятные повествования. Если же сама рассказчица была лишь плодом его больного воображения, царицей его ночных кошмаров, то боль и тоска были настолько реальными, что он умирал от них. Дело доходило до клинической смерти…

Раньше говорили, веря в пророчества и гадания, молодым девушкам, которые впервые оказывались в каком-нибудь месте, в гостях с ночевкой: "На новом месте — приснись жених невесте". Саша не знал, относилось ли когда-нибудь это к мужчинам, и тем более могло ли быть это забытое и заброшенное место, город Припять, тем самым местом, где имеют право сниться женихи невестам. Здесь в самую пору видеть в снах кладбища, и радоваться после всего, что приснился еще добрый сон…

Ночью было какое-то время, когда плотный речной туман растаял и в выбитое окно комнаты на втором этаже детского садика, в котором еще был силен, не выветрился запах детей. В оконный проем заглянула огромная и ослепительно белая луна. Ночное светило было настолько ярким, что вокруг его диска разливался голубой ореол, а сама высь, ее кусочек, очерченный ломаными гранями крыш многоэтажек, был чист от звезд.

— Колдовская ночь…

Это был ее голос. Он остался в его памяти, разложенный на мельчайшие составные, чтобы иногда самые бессонные ночи, проведенные в одинокой постели или в автомобильной кабине во время одного из бесконечных военных маршей, его можно было без труда вспоминать и… любить.

Он лежал головой к окну, поэтому лунный свет падал на его лицо, слепил как и солнце глаза, но не грел, не обжигал. Свет был мертвым.

Саша отвернул голову от окна и посмотрел в ту сторону, откуда раздался этот родной и до боли знакомый голос. Голос его мертвой любви.

Лунный свет чертил на стенах с облезлыми обоями четкие границы между плотной нечитаемой тьмой и ярким неживым светом. Тени были глубокими и загадочными. Одна из теней шевельнулась и начала расти приближаться к резкой границе света и тьмы. Еще Саша услышал слабый шорох босых ног по бетонному полу комнаты — шаги легкие, почти невесомые. Он зажмурил глаза и застонал, заскрипел зубами, из последних сил терпя жестокий приступ тоски, которая железными обручами воспоминаний и мары охватила его настрадавшееся сердце. Он лежал на сырых, сильно пахнущих прелостью, матрасах, которые когда-то служили ложем для детей в этом здании, ногами к тени, и видел как в ней неотвратимо растет и становится отчетливым белесое в сумраке продолговатое белесое пятно. Секундой позже оно уже напоминало фигуру человека в белых одеждах. Еще через одну можно было различить очертания женщины. Еще мгновение…

Лунный, иссиня-режущий свет ударил по ослепительно-белой ткани одежды. Александр крепко зажмурил глаза и резко отвернул голову в сторону. Он дал остыть вспышке света в сознании, а когда открыл их, то не сразу смог рассмотреть ту, что стояла в его ногах. То ли из-за того, что он пострадал от этого светового контраста, то ли от того, что лунный свет прямо-таки горел на белой ткани, Саша не мог увидеть подошедшую женщину. Ее окружало размывающее реальность голубоватое сияние.

— Я тебя напугала?

Этот голос… Он мог принадлежать только Виорике. Им не имел права и не мог говорить ни единый человек на всем земном шаре.

— Кто ты? — спросил он, по-прежнему жмуря глаза, от того что не мог смотреть на это ослепительное сияние, исходящее от женщины.

Она говорила тихо и нежно, как говорят люди, когда стараются не разбудить других. Рядом с Сашей спали Лекарь и три спецназовца.

— Я? — Она засмеялась. — После нашей последней встречи прошло чуть больше года, а ты уже успел меня позабыть.

Ее смех был полон укора и сожаления.

— Ты — это мой сон, — утвердительно сказал Саша. — Тебя нет, Виорика.

— Ты можешь не разговаривать во сне? — спросил грубый мужской голос. Лекарь что-то еще недовольно пробурчал и заворочался на своем ложе. — Надо спать, Саша…

Виорика подошла ближе и присела почти возле самой головы Александра. Она почти беззвучно смеялась и шептала сквозь смех:

— Вот, видишь. А говоришь, что это сон.

Саша задержал дыхание, чтобы не вскрикнуть и резко сел, и его лицо оказалось на уровне лица женщины, и пока он изучал его, не смел дышать.

Ее глаза смотрели на него с добротой и лаской. В них была прежняя небесная глубина, ясные кусочки неба, божественная чистота, но уже не такая чистая, как раньше, подточенная тенями мудрости, а может это ночь, мастерица тьмы, утяжеляла все тени. Взгляд Виорики был живым!.. Он играл озорством. Раскинутые длинные и шелковистые брови немного дрожали в ожидании. Миниатюрный, немного вздернутый нос… Это не могла быть она — чуть не кричал Саша. Но это была и могла быть только она, Виорика.