Тучи идут на ветер - Владимир Васильевич Карпенко

В разгар боев под Абганерово бронепоезд «Жучок» едва успел вырваться из Царицына. В подцепленном сзади вагоне-теплушке, набитом снарядами для трехдюймовок и патронами, прибыл в Ремонтную Виктор Ковалев, председатель Донреспублики. Военсовет СКВО реорганизовал Сальскую группу войск в 1-ю Донскую дивизию трехбригадного состава — две пехотные и кавалерийскую. Ковалев назначался начдивом; 3-й Крестьянский полк составил 2-ю бригаду под командованием Шевкопляса; конница Думенко разворачивалась в 1-ю Донскую Советскую кавбригаду.

Этим же поездом приехал спецкурьер от Сталина. Доставил зачехленное знамя. Предназначалось оно для кавполка.

Наутро Ковалев с начальником штаба дивизии Курепиным и спецкурьером выбрались в Ильинку. Командира конного полка вестовые нашли в Яблочной балке, недалеко от полустанка Семичный…

На рассвете казаки, сотен до трех, ворвались в Семичный. Кондрат Гончаров с эскадроном спешился в садах, в версте от поселка. Выставив пулеметы, ждал атаки. Казаки кинулись, но почему-то в другую сторону. Недоумевающий комэск выслал на шум боя разведку. Тут же один из разведчиков прискакал обратно. Белый как полотно, не слезая с запененного коня, заорал благим матом:

— Там Думенку… рубают!

Эскадронцы мигом очутились в седлах. Сорвались без команды. Сам Кондрат влетел на дончака одним из последних — замешкался ординарец.

Подоспели вовремя. Прижатый к сараю в тесном проулке, Думенко со взводом охраны яростно отбивался от казаков, запрудивших весь поселок. Утирая забрызганный кровью лоб, он встретил эскадронного мрачной улыбкой; ни слова не говоря, кинулся на перестраивающихся на выгоне казаков. Учуяв кровь, подогреваемые видимым перевесом, белые встретили густым сабельным заслоном.

Сцепились. Змеиным клубком откатывалась рубка к балке. Ошалевший от давешней промашки, Кондрат дуром ломился во вражью стенку. Валил по обе руки. В то же время цепко держался глазом алого верха шапочки, то и дело исчезающей в клинковой метели.

Кочубей жалобно заржал. Борису показалось, будто конь падает на бок. Шевельнул ногой, норовя выхватить ее из стремени. Нет. Стоит на всех четырех. Взвил в дыбки над лесом клинков. Брызнул звон стали. Едва не столкнулся с Кондратом. Заваливаясь на спину, комэск пырнул снизу нависшего казачину с белым чубом…

От побоища откололась малая стайка казаков, пропала в балке. Оттуда заливисто залаяли «максимы» — смышленые пулеметчики загодя перекрыли тачанками путь. Выкосили, как бурьян. Считанные единицы ушли на самых резвых конях.

Борис сдержал храпящего Кочубея. Рубка еще шла, но плотная казачья стенка уже развалилась; где-то поднимали руки, где-то еще отбивались. Зорко окидывая поле, он искал, кому бы подсобить. Движением клинка послал Ефремку Попова с десятком прорвавшихся с ним вестовых-охранщиков в свалку, сам крутнул вбок…

К каменной бабе на пригорке трое конников прижали казака. Тянутся клинками, а сблизиться боятся. Тот даже не отмахивался; шашку держал наготове, загородив ею лошадь. Не покрыт, гимнастерка распояской, один рукав засучен до локтя. В рыжих волосах, хищно согнутой спине было такое, что заставило Бориса подтолкнуть Кочубея.

Казак повел головой в его сторону. В мгновение ока, привстав на стременах, распружинился — припал на гриву один из теснителей. Еще взмах — другой раскинул руки, роняя наземь шашку. Не обращая внимания на попятившегося третьего, кинул свою гнедую с места в галоп.

Борис успел выставить клинок. Нажимая спусковой крючок, взглянул в перекошенное лицо казака… Ветром сдуло с седла. Топтался на глинистой сурчине. Освобождая руку, ширял накаленным стволом нагана в кобуру, не попадая. Закрученную темляком шашку так и не содрал с левой руки.

Запуталась в поводьях гнедая лысая кобылица. Рыжеволосый, обхватив обеими руками живот, ткнулся плечом в холку. Побледневшее лицо обливалось потом. Открывал и закрывал молчком рот, будто карась, выхваченный на сухое.

Вот она, встреча… За столько месяцев! С родным батьком не хотелось встретиться так страстно, как с этим человеком. «Володька, Володька…»

— Стащи… ради Христа… — явственно прошептал Мансур.

Подступил ближе, обхватил в поясе. Тяжел, черт! Опустил наземь, на полынок. Под голову сорвал от его же седла скатку шинели.

— Ты, Бориска… знай уж… — силясь улыбнуться, заговорил Мансур. — Рубал я твоих… Дюже рубал. Знал наперед, все одно не помилуешь… Каждый час ждал свиданки… Во сне ночами ты являлся… Боялся твоей шашки, ан, вишь, пуля… В середке печет малость, а так слободно… Думал, чижельше помирать. Ты ближе…

Борис опустился на колено.

— Сгадуй, Бориска, про надышнее, вьюность нашу. А про теперешнее выкинь с головы… Какая-то черная сила расщепила наши путя, а свела вот… в этой балке. А про дочку свою, Муську, не сомневайся… Батька мой, Егорий Гаврилович, дотерпит, покудова ты не вернешься на наш Маныч… В здравии она и благополучии. Могилку бате укажешь… А мамане поклонись… Она поминала тебя добрым словом… Забегал обыденкой в Казачий… Поклонись и хутору… Полетел бы зараз туда…

В забитых слезами глазах Бориса горело сразу десять солнц…

В этой балке и застал его нарочный от Ковалева.

Горячий день выдался нынче. В боях так не мокрел Борис, как в душной горнице. С утра за окнами хлестал серый дождь. К полудню утих. Солнце силилось пробиться сквозь плотный войлок туч. Нет, не лето уж…

За столом — Ефремка Попов. Скучающе глядит на бумажки. Все помыслы его там, на воле… Казак, офицер, рубака. Взят с эскадрона, с приволья, посажен на новую должность — начальник штаба бригады. По тоскующим карим глазам Борис понимал его состояние. Тая где-то