Избранное. Молодая Россия - Михаил Гершензон

«Однажды Sophie сидела у окна и вязала – чулок? – О, нет, избави Боже! Все немки вяжут чулок на гулянье Под липами, и потому чулки мне ненавистны. Нет! София, милая София вязала для своего Вольдемара кошелек, из трех шелков. Что нужнее кошелька?

Вольдемар сидел за письменным столом и водил пером по бумаге. – «Чем вы так прилежно занимаетесь, Woldemar?» – Вольдемар не отвечал ни слова, даже не пошевелил головою.

Резвая Sophie подбежала, вырвала, смеясь, бумагу из рук его – «Fi! Woldemar: какие гадости вы рисуете!». На бумаге были нарисованы кинжалы во всех возможных направлениях».

Уж не думает ли он о цареубийстве? Наивный человек! Разве из такого теста создаются Гармодии и Бруты? – Народ вводят в обетованную страну не те, кому дано с вершины увидеть ее.

Печерин опять побывал в Швейцарии и Италии, опять – и еще больше прежнего – упился красотою. Об этом втором его путешествии нет никаких сведений; но в трех стихотворениях, написанных им тогда, ясно отразились его мысли и чувства. Как есть в ослепительной яркости летнего полудня на юге некая чернота кромешной ночи, так в этой глубине счастия его томило мрачное предчувствие. Он знал, что эта действительность – для него сон, что это счастье отмерено ему скупою рукою, – он должен будет проснуться.

I. Ночь в Неаполе[368]

9-го ноября

Сладострастной теплотоюЧистый воздух растворен,И блестящих звезд толпоюНебосклон весь озарен;И, с спокойною душою,Опершися на балкон,Я стою – вдали за мноюРаздался гитары звон;С флейтой, с песней удалою,Сладостно сливался он,И волшебною игроюНавевал мне тихий сон…

«Спи!» фортуна мне шептала:«Спи, дитя! я, над тобойРаспростерши покрывало,Охраняю твой покой.

«Спи! и золото, и девыУсладят твой легкий сон,И бессмертных муз напевы,И парнасской лиры звон.«В утлом челноке со мною,Спи, качаясь меж валов!Правлю я твоей ладьеюВ шуме вихрей и громов!»

II. Римские вечера на Monte Pincio{635}

Там, над куполом святым,Звездочка любви всходилаИ на свой любезный РимВзором матери светила.

Но подчас она бледнелаИ, как факел меж гробов,Тусклым пламенем горелаНад могилами сынов.

И сокрылося, как сон,Рима дивное виденье,И ты снова погруженВ жизни мутное волненье!

И к Неаполя брегамТы летишь с печальной думой:Там, гуляя по гробам,Прояснишь ли взор угрюмый?

Нет! напрасно ты бежалОт души глухого стонаПод навес швейцарских скалИ под купол Пантеона!

Все прекрасное пройдет!Ветерок надул ветрилоИ к Германии унылойБыстрый челн тебя несет.

III. Солнце и поэт(Сцена в Неаполе)

21-го октября.

Солнце

От дремоты тягостнойПробудись, пиит!И Неаполь сладостнойПеснью загремит!Посмотри, как блещут волныЦарственной красой!О, мой сын! восторга полный,Вспрянь и волны пой!

Поэт

Океан блестит от векаТою же красой:Скучно! дай мне человекаС бурною душой!Этот яркий блеск созданьяКак уныл и пуст!Дай услышать вздох желаньяИз пурпурных уст!Пусть забьется сердце девыНа груди моей,И тогда мои напевыГрянут вдоль морей!

Он вернулся в Берлин и прожил здесь еще более полугода. Письмо, которое я сейчас приведу, писано в последние дни 1834 года, приблизительно через две недели по возвращении из этой поездки. В нем есть намеки на какой-то «случай» и на какую-то женщину; но мы ничего не знаем об этом случае и не знаем также, о какой женщине идет речь, кто была эта Ульрика. По-видимому, одною из причин его возвращения было полное отсутствие средств: отсюда его бешеный сарказм там, где он говорит о деньгах.

«Берлин, 4 генваря 1835 – 23 дек. 34. Любезнейший Александр Васильевич! Мне ли сомневаться в вашей дружбе? Мне ли сомневаться в вас, когда в последнем вашем письме я опять узнаю прежнего философа-мечтателя?

Да! когда вы говорите: «начинают уже проявляться прекрасные души, которые» и пр. и пр. и пр. – о! тогда мне приходит охота засмеяться, громко засмеяться тем ядовитым сардоническим смехом, который я перенял от серого философа… Так вы верите, что какая-нибудь из этих прекрасных душ может устоять против толстого пучка ассигнаций или кусочка голубенькой, красненькой или полосатой ленточки? Так вы верите. О! если вы еще во что-нибудь верите, то вы – мечтатель! вы профессор! вы провинциал! вы оригинал! Вы никогда не жили в свете и не умеете жить в свете.

Я, благодаря Бога, разделался со всеми верованиями и теперь ни во что больше не верую. – Ах, нет! извините: я верую, твердо верую – в полный кошелек, когда он у меня в кармане. Деньги – вот мой символ веры! Вот лучшее ручательство свободы человеческой! без сомнения, лучше какой-нибудь нелепой конституции! Ротшильд – вот мой идеал свободного человека! О! как бы я желал быть Ротшильдом или, по крайней мере, Мендельзоном или Штиглицом{636} (если только он не обанкротился)! Представьте себе! я даю огромный обед и за столом моим сидят первейшие дипломаты, люди, правящие судьбами Европы. Эти господа очень хорошо знают, какими пружинами управляется наш подлунный мир – и потому они смеются, и имеют полное право смеяться над вашею братьею, ободранными философами, когда вы в ваших утопиях мечтаете о каких-то небывалых гражданских добродетелях.

Так, это решено: отныне главною целью моей жизни будет благородное занятие – копить деньги! Деньги! деньги! С деньгами я имею четверку лошадей и блестящий экипаж и право забрызгать грязью с головы до ног первейшего философа в мире. С деньгами – у меня десять, двадцать прелестнейших любовниц; с деньгами – берегитесь, мужья! горе! горе вам! О, фортуна! ты будешь наконец моею! я выпью до дна чашу, полную чашу чувственного наслаждения, и умру с устами, припекшимися к краям ее!

Вот вам отрывки из моего журнала:

«30 декабря. Я топал ногами – я проклинал фортуну. Деньги! деньги! деньги! Если бы я имел деньги, я бы тотчас взял Ульрику на содержание – жил бы с нею – запер бы ее за железные решетки – и она была бы моя, моя исключительно».

Вы не можете понимать меня, потому что вы не видали Ульрики с ее голубыми глазами, с ее детскою, плутовскою улыбкою, с ее стройным станом, полною грудью и нежно-округленными ляжками.{637}

«2-го декабря, в три часа ночи, я сидел в огромной комнате, перед большим черным камином, на почтовой станции между Римом и Чивитавеккия – в углу ворчала собака, чуя иностранца – я отогревал свои ноги и поправлял дрова в камине, говорил в душе своей прощальные слова Италии:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});