Рокоссовский - Борис Соколов

Конечно, у красноармейцев было чувство мести за все то, что немцы сделали на советской земле. Кстати сказать, перед началом операции «Барбаросса» был издан приказ, освобождавший военнослужащих вермахта от ответственности за уголовные преступления в зоне проведения операции. Однако очень скоро немецкому командованию пришлось отказаться от применения этого приказа, поскольку грабежи и изнасилования, равно как и убийства мирных жителей, грозили разложением армии. Поэтому немецких военнослужащих стали наказывать за преступления против мирного населения. В германском военном архиве во Фрайбурге сохранилось порядка 80 тысяч уголовных дел о преступлениях против гражданского населения и о дезертирстве. Но такой вакханалии неорганизованных убийств и изнасилований, какую увидела Германия в конце 1944-го и в 1945-м, вермахт не знал даже в первые месяцы войны с Россией, когда германские солдаты еще ничем не были связаны.

Была и экономическая причина, определившая разницу в поведении красноармейцев и военнослужащих американской и британской армий по отношению к гражданскому населению. Американские солдаты снабжались гораздо лучше советских. У них было денежное довольствие в полновесных долларах. Они могли купить немку за пару чулок или пачку сигарет. Красноармейцам самим не хватало табака. Женщине им часто было нечего предложить, кроме скудного пайка. В том числе и поэтому красноармейцы чаще брали немок силой.

Конечно, немаловажную роль в тех насилиях и разрушениях, которые творили советские солдаты в Германии, сыграла месть за то, что немцы напали на Советский Союз, за то, что они творили на оккупированных территориях. Однако вряд ли «ответные» насилия советских войск можно объяснить исключительно местью. Ведь те же самые эксцессы, что и в Германии, были свойственны Красной армии и в других странах Европы. Например, в Венгрии. Вот мемуары Алэн Польц «Женщина и война». Юной 22-летней девушке навсегда запомнился приход советских солдат в Венгрию:

«Еще в Будапеште я видела плакаты, на которых советский солдат срывает крест с шеи женщины. Я слышала, они насилуют женщин. Читала и листовки, в которых говорилось, что творят русские. Всему этому я не верила, думала, это немецкая пропаганда. Я была убеждена: невозможно представить, чтобы они валили женщин на землю, ломали им позвоночник и тому подобное. Потом я узнала, как они ломают позвоночник: это проще простого и получается не нарочно. Однажды кто-то из солдат отнял у югославского священника часы. Это были старинные, большие часы с римскими цифрами на циферблате, которые тот очень любил. Он пожаловался мне. Кажется, он говорил по-немецки, я его поняла. Я ужасно разозлилась, пошла к русским, попросила его показать солдата, взявшего часы, встала перед ним и, обругав, потребовала часы назад. Там стояли другие солдаты, они смотрели и слушали, но во время всей этой сцены не промолвили ни слова.

Собственно говоря, общаться с русскими нетрудно. Кричать можно и по-венгерски. Часы священнику вернули.

Господи Боже, какая же я тогда была наивная! Я не знала, что их надо бояться».

Далее А. Польц описывает, почему нужно бояться русских:

«Мы вышли в L-образный коридор. Когда мы дошли до середины коридора, я, не говоря ни слова, яростно набросилась на них. Я пинала, колотила их изо всех сил, но в следующую минуту очутилась на полу. Никто не произнес ни звука — ни они, ни я; мы боролись молча. Меня оттащили в кухню и там так хватили об пол, — видимо, я опять хотела защищаться или нападать, — что голова моя ударилась об угол мусорного ящика. Он был из твердого дерева, как и полагается в жилище декана. Я потеряла сознание.

Очнулась я в большой внутренней комнате декана. Стекла были выбиты, окна заколочены, на кровати не было ничего, кроме голых досок. Там я лежала. На мне был один из русских. Я услышала, как с потолка громом ударил женский крик: мама, мамочка! Потом до меня дошло, что это мой голос и кричу я сама.

Как только я это поняла, я перестала кричать и лежала тихо, неподвижно. Я пришла в сознание, но не чувствовала своего тела, как будто оно затекло или замерзло. Да мне, наверно, в самом деле было холодно — голой ниже пояса, в нетопленой комнате без окон. Не знаю, сколько русских насиловали меня после этого, не знаю, сколько их было до этого. Когда рассвело, они меня оставили. Я поднялась. Двигаться было трудно. У меня болела голова и все тело. Сильно текла кровь. Я не чувствовала, что меня изнасиловали; ощущала только, что избита, искалечена. Это не имело никакого отношения ни к ласкам, ни к сексу. Это вообще ни на что не было похоже. Просто сейчас, когда пишу эти строки, я понимаю, что слово точное — насилие. Вот чем это было.

Не помню, тогда или в другой раз, но они увели с собой всех. Даже маму. Я еще могла это вынести, ведь я была уже замужняя женщина, но Мина — она была девственницей. Проходя по дому, я набрела на нее, услышав плач; она лежала на цементном полу в какой-то каморке. Я вошла к ней. „Налево лучше не выходить, — сказала она, — там еще русские есть, они опять на нас накинутся“…

Другой раз ночью к нам ворвался целый отряд, тогда нас повалили на пол, было темно и холодно, вокруг стреляли. В памяти осталась картина: вокруг меня сидят на корточках восемь — десять русских солдат, и каждый по очереди ложится на меня. Они установили норму — сколько минут на каждого. Смотрели на наручные часы, то и дело зажигали спички, у одного даже была зажигалка — следили за временем. Поторапливали друг друга. Один спросил: „Добре робота?“ (Кстати сказать, за часами советские солдаты охотились в первую очередь. А. Польц горько пошутила, что после русских в Венгрии совсем не осталось часов. — Б. С.)

Я лежала, не двигаясь. Думала, не выживу. Конечно, от этого не умирают. Если только не ломается позвоночник, но и тогда умираешь не сразу.

Сколько прошло времени и сколько их было — не знаю. К рассвету я поняла, как происходит перелом позвоночника. Они делают так: женщину кладут на спину, закидывают ей ноги к плечам, и мужчина входит сверху, стоя на коленях. Если налегать слишком сильно, позвоночник женщины треснет. Получается это не нарочно: просто в угаре насилия никто себя не сдерживает. Позвоночник, скрученный улиткой, все время сдавливают, раскачивают в одной точке и не замечают, когда он ломается. Я тоже думала, что они убьют меня, что я умру в их руках. Позвоночник мне повредили, но не сломали. Так как в этом положении все время трешься спиной о пол, кожа со спины у меня была содрана, рубашка и платье прилипли к ссадине — она кровоточила, но я обратила на это внимание лишь потом. А тогда не замечала этого — так болело все тело».