Драма Мориарти: "Воля кукловода..." (СИ) - Флос Валери

— Иу-у-у-у! — протяжно взвыло существо от сильного удара. А после… закричало и заплакало.

Я, готовый при малейшем подъеме твари дать деру, остолбенел от этих звуков. На моих глазах фигура начала извиваться на земле, мять под собой снег. А дальше взяла да скрутилась в позу эмбриона, не переставая выть!

Неожиданно мое тело кинулось не прочь к каравану, а к нему, напрочь позабыв и о волке в кустах и о том, что передо мной страшный зверь. А все оттого, что рощу окатило одно единственное, неповторимое слово, заставившее меня рискнуть, несмотря ни на что…

— Ма-ма!!! Кха-кха… — оно резануло душу и сердце. Настолько было протяжным, умоляющим.

Упав на колени возле существа, я ладонями раскопал его из-под снега, что упал сверху с кроны дерева и ужаснулся…!

— Господи помилуй… Цинсо! — под моими руками лежал парнишка, испачканный по уши в крови. Вся его одежда была мокрой и порванной. Тут же с неба из-за туч выглянула пара лун и показала мне его осунувшееся, похудевшее лицо с острыми скулами. Он не смотрел на меня своими голубыми глазами. Детё корчилось в муках нестерпимой боли, что резала ему желудок и ушибленные ребра! Цинсо тошнило. Постоянно. — Что… что с тобой!? Почему ты не сказал сразу, что это ты!? Я бы тогда не ударил тебя! — принялся я забрасывать его вопросами.

Вдруг лисий дух в перерывах между спазмами махнул рукой и грубо меня прервал. Едва отдышавшись, прохрипел: — Чем скор-рей сдохну… тем л-лучше. А т-тебе нечего з-здесь… делать. Ва-али-и…

Слова парнишки хлестко ударили, словно пощечины. Защемило в груди.

Однако, не смотря на это, я поспешно замотал головой и приструнил его дерзость: — Не смей… так со мной разговаривать, парень! Быстро говори, где болит!?

Но дух вновь отмахнулся от моей поддержки, даже не удосужившись ответить. Найдя в себе остатки сил, поднялся и медленно, покачиваясь маятником, направился к мертвому оленю…

У меня сперло дыхание.

“Эти движения… кукольные, предсмертные.” — осознание пришло в тот момент, когда память услужливо показала некогда увиденное в детстве. Похожей походкой ходил мой любимый кот, которого отравили сильным ядом. Бедняга месяц мучился, исхудал до костей, но боролся за жизнь, пока этот медленный яд не вывел из строя его органы пищеварительной системы один за другим… Перед смертью, я заглянул в его пустые, измученные болью глаза, которые мне не получилось забыть…

Под веками предательски защипало. Ресницы быстро намокли от слез, пока Цинсо двигался средь ухабов. Мертвый. “Как же так? Ты же не собираешься и вправду здесь…?”

Он устало рухнул на икры возле туши. Дрожащими руками потянулся к кровавой плоти. Разорвал мышцы и с усилием, превозмогая рвоту, засунул кусок себе в рот. Заставил себя прожевать и глотнуть. Все это он делал молча, под моим пристальным взглядом. Стоя по левое плечо от него, я видел, как с его светлых глаз льются слезы. Частые, горестные. При этом все тело духа било сильной дрожью.

Ему было страшно…

Но парень настырно старался не показывать это при мне. Отрывал и засовывал в себя мясо. Уродовал столь деспотическими действиями свою душу. Принуждал поесть организм. И тот ему отвечал той же монетой: немного погодя, лисенок забился в конвульсиях нестерпимого спазма, а после отрыгнул все, что с таким трудом в себя затолкал…!

*Кха-кха! Блевок!*

Я с трудом отвел от него взор, больно закусив губу. Ужас сковал меня, ибо я не знал, как малыша вылечить. А решать что-то нужно было быстро.

— Цинсо… — позвал я, когда ему чуть полегчало.

— Оставь меня, молодой господин. Боюсь, я уже не жилец… кха-кха!

— Умолкни! — резко взвился я воробьем. Сделав пару шагов, нагнулся и схватил рыжего за подмышки. Уволок подальше от блевотины, затем присел на снег вместе с ним. Облокотил к себе на плечо черную голову, ласково, успокаивающе погладил. Щекой прижался к горячему лбу. Стал убаюкивать, как младенца: — Малыш, не бойся… не бойся. Все пройдет, вот увидишь…

В ответ на мои слова он закачал головой под моими руками и сдавленно, преодолевая истерику, прошептал: — Не увижу…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Я недоуменно на него посмотрел.

— Не увижу… — повторил он безнадежным, пустым голосом. — В-внутри меня то все гор-рит, то лед-денеет, Мор. Ужасно больно. Даже д-дышать…

Я посильней притянул его тело к себе, укутал подолом плаща. Цинсо всхлипнул и потянулся к моей шее. Уткнулся носом, прося защиты и помощи. Из моего рта вышел невольный всхлип, лицо уже все намокло от слез и сильно обветрилось, но я не замечал этого. Так мы и сидели некоторое время, пока у парнишки были минуты спокойствия в животике.

— Я никогда не рассказывал тебе о своих собратьях, владыка… — неожиданно подал он голос, дернув пушистым ухом. Мои пальцы, что ласково чесали его затылок, замерли на секунду. Он это заметил и неуверенно продолжил, будто делился самым личным: — Просто… просто у меня их нет…

— Что? — вопросил я, не понимая сказанного.

— Я — ошибка природы. — пояснили мне тихо.

На это я только и смог, что поцеловать ребенка в лоб и попросить:

— Расскажи, почему ты так думаешь?

— Я не думаю, знаю… Кха-кха! — откашлявшись, Цинсо вновь приник ко мне лицом и в одежды сообщил: — У божественных зверей… могут быть дети со смертными, но не с двуногими. Это против правил мира, когда житель Небесных Террас заключает связи с разумными существами. Даже драконы чтят свою родословную. А мама — Пятихвостая Лиса разлучница, постоянно этот запрет нарушала и заводила сотни отношений. И разумеется, носила детей от двуногих рас. Вот только они не доживали даже до двух лет, не только из-за своей специфической физиологии…

Пока рыжий переводил дух, я мокрой перчаткой утер ему лицо и руки от грязи: — Что с ними случалось?

— Умир-рали от удушья или голод-да в норе… — хрипло ответили мне. По спине прошелся неприятный холодок. Я нервно сглотнул.

— Она их бросала от ненужности, да? — дух кивнул. — Как же ты выжил тогда?

— Да… Она считала на-ас калеками. Гибрид-ды двух миров, которые неспособны правильно приспособиться к ж-жизни. Ошибки… Я выжил лишь благодаря отцу. Мать его сильно любила. А к-когда он нас бросил, то продолжала заботиться обо мне… и дальше. Я напоминал его лиц-цом. Учила и воспитывала. Но… ничто не стоит на месте. Все прох-ходит. Как и ее любовь. Тогда она ушла на небо, а я остался од-дин.

— Сколько тебе было? — едва слышно поинтересовался, печально смотря ему в ушко. Утер большим пальцем скатившуюся с щеки Цинсо горькую слезу. А после посильней укутал в подол своего плаща. Уж слишком неприятным был поднявшийся ветер.

— Только хвост первый показался. Лет так… в д-десять.

— Бог ты мой! Золотце, как же ты все это время один рос?

Цинсо недовольно скривился от этого вопроса или от обращения. Чуть отстранился и хмуро прыснул: — Я не слабак! И намного у-умней ваших человеческих детенышей в свои д-десять! Я… Кха-кха! *Блевок.*

Парнишку вывернуло наизнанку чуть ли не на мои одежды! Он едва успел отвернуться. Спина с острыми лопатками, затряслась, а детские ладошки крепко сжали плотный плащ. Я поддержал. На ту пору все три луны, что ярко стояли на небосводе, но были скрыты под непроницаемой пеленой туч, выглянули через небольшие трещинки и сочувствующе осветили силуэт рыжего желто-синим переливом. Светлые, добрые луны пытались хоть как-то помочь нам, освещали снег, пока их третья сестрица прятала свои красные лучи во мраке приближающейся бури. Стоило лишь вспомнить о портящейся погоде, как сразу же задрожали целиа, угнетаемые морозом и сильными порывами ветра…

Я поежился.

Когда же приступ прошел, Цинсо вернулся ко мне на руки. Уткнувшись в шею, как к родному человеку, он не выдержал, всхлипнул от неконтролируемой истерики, а после горестно заплакал, перестав все держать в себе…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— М-мне стра-ашно, Алларос…! Н-не хочу умира-ать. Почему мир всеми силами хочет меня уничтожить!? Что я-я ему сделал!?

Это был словно крик души. В паре предложений дух рассказал куда как больше, чем произнес. Я осознал, что все сто тридцать восемь лет он выживал в мире, который желал всеми силами от него избавиться. Ибо считал чем-то неправильным! “Разве ребенок виноват, что родился на свет? Разве он не достаточно страдает от своего организма и трудности жизни, пока его мамаша развлекается с кем попало!?” — злость вскипела в моем сердце, когда я в очередной раз поддерживал рыжего при приступе тошноты. Лицезреть, как жизнь покидает близкого мне существа, а он им стал, хоть и прошло не больше месяца, я больше не был в силах.