Кровавый век - Мирослав Попович

В результате разных правительственных комбинаций решающие шаги накануне войны выпало делать правому лидеру радикальной партии Даладье. Он не имел других союзников, кроме консервативного правительства Англии, и не выдерживал давления своих и английских правых.

При таких условиях летом 1938 г. разгорелся конфликт вокруг судетских немцев, якобы преследуемых властями Чехословакии. Европа оказалась перед угрозой войны.

«Если Великобритания, Франция и Россия совместно обратятся к Гитлеру с нотой, – писал тогда Черчилль, – давая ему понять, что нападение на Чехословакию повлечет за собой их немедленное общее выступление; если в то же время и Рузвельт заявит, что эта нота имеет за собой моральную поддержку США… то можно надеяться, что цивилизованный мир не будет втянут в катастрофу».[516] Черчилль знал больше, чем говорил: к англичанам обращались руководители вермахта, перепуганные перспективой войны и готовые на военный переворот. В заговоре принимали участие генерал-полковник Бек и полковник Остер – личный друг Канариса, а также командующий III военным округом (Берлин – Бранденбург), его помощник, командир расположенной там танковой дивизии… 18 августа участник заговора Эвальд Кляйст-Шменцин приехал в Лондон и имел разговор с Ванситтартом из министерства иностранных дел и Черчиллем. В ночь на 7 сентября лорд Галифакс тайно принял другого заговорщика – советника посольства Тео Кордта. Кордт изложил позиции заговорщиков: если Англия поддержит Чехословакию, войны не будет, а если и будет, оппозиция сбросит Гитлера.

В ответ Чемберлен взял свой зонтик и впервые в жизни сел в самолет, чтобы полететь к Гитлеру в Берхтесгаден. В результате родилось Мюнхенское соглашение.

Нужно сказать, что Сталин был тогда серьезно преисполнен решительности пойти на риск военного конфликта. Об этом свидетельствуют мероприятия по приведению армии в состояние боевой готовности, осуществленные осенью 1938 г. Возможно, в достаточно большей мере эта решительность поддерживалась тем, что ненавистный ему польский режим принимал участие в разделе Чехословакии на стороне «государств оси», и возникала возможность отомстить Польше за поражение 1920 г. Так или иначе проблема заключалась в том, верно ли угадали демократические правительства настоящие цели нацистов. Если Гитлер удовлетворится воссоединением немцев в едином государстве и оставит Чехословакию в покое после территориальных уступок, значит, консервативная стратегия верна. Измененная реальная ситуация приведена в соответствие с правовыми международными соглашениями, и с нацизмом можно сотрудничать против коммунизма. Если же окажется, что Гитлер проглотит и остатки Чехословакии, – значит, совершены фатальные ошибки.

После подписания Мюнхенского соглашения. Слева направо: Чемберлен, Даладье, Гитлер, Муссолини, Чиано. 1938

В марте 1939 г. оказалось, что совершены фатальные ошибки. Чехословакия была оккупирована.

История переговоров между англо-французами и СССР, подготовки и реализации альтернативного варианта – заговора, между Гитлером и Сталиным хорошо известна. Следует отметить только общеполитический характер этого стратегического поворота.

Публикации того периода свидетельствуют о том, что Сталин серьезно избрал союз с Германией против европейских демократий как средство достижения собственных стратегических целей.

Председатель Коминтерна Георгий Димитров писал теперь: «если раньше указанные европейские государства делились на агрессивных и неагрессивных… то теперь это деление уже не отвечает действительности. Эта разница исчезла. Более того – как раз английские и французские империалисты выступают в роли самых ревностных сторонников продолжения и дальнейшего разжигания войны».[517]

С разъяснениями выступил наконец и сам Сталин.

«Но как бы не врали господа из агентства Гавас, они не могут отрицать, что:

а) не Германия напала на Францию и Англию, а Франция и Англия напали на Германию, взяв на себя ответственность за нынешнюю войну;

б) после открытия военных действий Германия обратилась к Франции и Англии с мирными предложениями, и Советский Союз открыто поддержал мирные предложения Германии, потому что он считал и продолжает считать, что самое быстрое окончание войны коренным образом облегчило бы положение всех стран и народов;

в) правящие круги Англии и Франции грубо отклонили как мирное предложение Германии, так и попытки Советского Союза добиться быстрейшего окончания войны».[518]

Конечно, политический переход на сторону тоталитарных государств исключал тактику Народного фронта. В обращении Коминтерна к рабочим мира говорилось: «Больше чем когда-либо вам нужно теперь единство сил для борьбы против войны, реакции, наступления капитала. Но это единство возможно в настоящее время, помимо всего прочего, и против лидеров социал-демократии, которые целиком и полностью перешли на службу к империалистам. С ними, равно как и с лидерами других мелкобуржуазных партий, не может быть никакого рабочего, ни народного фронта».[519]

Немецкие войска входят в Прагу

Подобные оценки значили, по-видимому, больше, чем раздел территорий Востока Европы между Германией и СССР, чем сам факт подписания соглашения, которое открыло нацистам путь на Польшу и на запад, и экономическая поддержка военной машины Германии в канун ее нападения на СССР.

Левая общественность Европы восприняла соглашение СССР с Германией как измену и коммунизму, и демократии. Можно ли считать политическую линию, избранную Сталиным в августе 1939 г., изменой или хотя бы ошибкой? С точки зрения интересов сталинского тоталитаризма, сталинского Великого Государства, она была просто другой линией, альтернативной антифашистскому курсу 1933–1938 гг. Оба варианта политики уже следует расценивать не с позиций международного коммунизма или идеалов социализма, – для Сталина всего этого не существовало, все идеалы сами расценивались с точки зрения национальных, великодержавных интересов империи – СССР. Можно спрашивать только, допустил ли Сталин просчеты, не слишком ли он рассчитывал на лояльность фашизма. Используя классические образцы, можно сказать, что это было хуже, чем подлость, – это была ошибка.

Существенно другое обстоятельство: выбор стратегии союза с Германией – Сталину было безразлично, нацистская она или социал-демократическая – означал возвращение к глобальной стратегии, а, значит, и к словарю мировой революции! Вся эволюция в направлении к европеизму, якобы проделанная коммунистами России, оказалась парой фраз перед заманчивой перспективой роста влияния Великого Государства на планете. Сталин пытался использовать конфликт между демократиями и тоталитаризмом для того, чтобы набрать вес и выступить судьей тогда, когда обе стороны будут обессилены. Ту задачу, которую раньше возлагали на мировую пролетарскую революцию, теперь должны были выполнить танки.

История, казалось, сделала все, чтобы объединить в одном лагере фашистский и коммунистический тоталитаризм. И все-таки этот вариант оказался невозможным. Коммунистической России суждено было войти в войну в союзе с западными демократиями.

Германия против мира

Феномен массовой поддержки гитлеровского режима многократно обсуждался в литературе, особенно остро – в связи с ответственностью немцев за истребление евреев. Немецкое государство выплачивает компенсации, ее лидеры – как консерватор Аденауэр, проживший годы нацизма в Германии, так и социал-демократ Вилли Брандт, который боролся против нацистов в эмиграции, – от имени Германии просили прощения у евреев у Стены Плача в Иерусалиме.

В объяснениях феномена нацизма поначалу господствовала ссылка на такую якобы характерную черту немцев, как авторитарная личность. Исходя из этого, анализировали ситуацию в Германии Фромм, Адорно и другие.[520] Позже преобладает анализ немецкого тоталитаризма как культурного явления.[521] В этом же направлении анализирует особенности немецкой культуры средствами теории «культурных универсалий» Анна Вежбицкая.

В конечном счете, в массовой литературе перевесила концепция «тонкой патины цивилизации», по выражению современного историка Ганса Моммзена, согласно которой зверя можно найти, если слегка поскрести рядового человека каждой национальной культуры. До этого были близкие рассуждения Анны Арендт относительно «банальности зла», изложенные в ее отчете о процессе Эйхмана в Иерусалиме. Согласно Анне Арендт, носителями зла являются не какие-то особенные палачи, а простые рядовые люди, которые, не задумываясь, делают свою маленькую работу в серой рутине бюрократической будничности. Зло банально – не банальна идеология, которая концентрирует зло в людях и использует его.