Природа боится пустоты - Дмитрий Александрович Фёдоров

и эстетически безупречную систему. Данную работу нельзя понимать как прикладную, поскольку греческая мысль искала и видела соразмерность не только в музыкальных звуках, но в первую очередь в небесных движениях, а еще в устройстве государства и в душах людей. Гармонический порядок является для Птолемея фундаментальным онтологическим явлением, понимание которого — есть основа всякого знания вообще.

Кроме всего перечисленного Птолемей написал множество малых текстов по философии, астрологии, механике и математике. Часть этих произведений сохранилась, часть известна лишь по отрывкам или описаниям. Многое для своих книг Птолемей, не скрывая, заимствовал у более ранних авторов, причем чаще всего прямо сообщал, что именно показалось ему недостаточно хорошим в старых текстах и почему потребовалось написать новые. В этом отношении Птолемей, безусловно, являлся одним из величайших ученых за всю историю, объединяя в себе одновременно широкий кругозор, способность глубоко проникать в суть проблемы, острый ум, редкий систематизирующий талант, и немалую оригинальность мышления, позволяющую с высочайшим мастерством излагать сложнейший материал. В этом отношении его сочинения совершенно заслужено стали одним из величайших источников мудрости для многих поколений ученых Востока и Запада.

Общий итог развития античной астрономии

Из множества известных нам античных авторов ни один не предположил, что небесные движения могут отличаться от комбинации равномерных круговых вращений. Замысловатые траектории Птолемея воспринимались сугубо как результат сложных построений и не имели прямого физического смысла. Введение экванта оказалось смелым и эффективным шагом, поскольку вместе с экцентром он позволял достаточно хорошо моделировать реальную неравномерность движения Луны и планет, однако Птолемей не действовал последовательно и не захотел использовать эквант в модели для Солнца. Из-за этого положение Солнца определялось некорректно, что сказалось и на остальных моделях, поскольку все они были связаны.

Имелись и другие сомнительные моменты. В погоне за точным описанием очень сложного лунного движения Птолемей настолько усложнил модель, что расстояние между Землей и Луной в его теории стало изменяться вопиюще неправдоподобно. А модель Меркурия, для которой кроме деферента и эпицикла понадобилось ввести еще одно круговое движение, оказалась попросту неверна.

В последующие века астрономы добавили множество усложнений систему «Альмагеста», дабы она как можно точнее соответствовала наблюдениям. Число эпициклов росло, явления спасались, но теория становилась настолько громоздкой, что теряла всякое смысловое содержание.

Все перечисленные проблемы были очевидны уже современникам, и философы не приняли теорию Птолемея, равно как и проистекающее из нее устройство мира. Безусловно, они признавали, что «Альмагест» позволяет рассчитывать положение светил, однако это казалось важным лишь математикам. Натурфилософы продолжали опираться на базовые принципы метафизики, отказываясь принимать вычислительные ухищрения астрономов за истину. Система гомоцентрических сфер Евдокса-Каллиппа-Аристотеля по-прежнему оставалась базовой концепцией для многих мыслителей, которые рассуждали о мире в целом, не вдаваясь в частные вопросы космических явлений. Распространенной оказывалась ситуация, когда автор сперва подробно описывал противоречия различных теорий устройства мира, после чего прямо заявлял, что человеческий разум тут бессилен.

Впрочем, очень скоро Западная мысль надолго перестанет волноваться о подобных проблемах.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ. НАЗАД В ПЕЩЕРУ

Роль интеллектуала в античности

Наиболее важная мысль, которая, так или иначе, может быть, не совсем явно, но красной нитью проходила через все предшествующие главы, заключается в том, что никакой науки, в современном понимании этого слова, у греков (и шире — у людей рассмотренной эпохи) попросту не существовало. Различные практические навыки и умения существовали обособленно, довольствуясь теми знаниями, которые смогли накопить ремесленники в результате многих веков проб и ошибок. В обществе не имелось, да и не могло возникнуть, никакого запроса со стороны кузнецов, гончаров, каменщиков или корабелов на теоретическое осмысление их труда. Менее всего они ожидали, что философы смогут сообщить им что-либо по-настоящему полезное в их профессии. Винт Архимеда оказался одним из немногих исключений, тогда как все остальные его изобретения, равно как и механизмы Герона Александрийского, так и остались игрушками, поражающими воображение, но не востребованными за пределами царских дворцов. Одновременно с этим всякие действительно необходимые закономерности (такие, например, как закон рычага либо же календарные приметы) были известны специалистам и без участия философов, пусть даже у простого народа и было никакого понимания данных явлений (у самих философов, впрочем, его тоже чаще всего не было). Действительно, люди, профессионально занимающиеся интеллектуальным трудом, при всем желании едва ли могли предложить ремесленникам хоть что-нибудь по-настоящему полезное. Даже относительно верные соотношения и правила, которые позволяли рассчитывать работу сложных механизмов, являлись фактической подгонкой спорных метафизических принципов под уже известные ремесленникам решения. Колоссальные архитектурные и ирригационные работы осуществлялись обычными рабочими, которые под руководством безвестных мастеров, легко справлялись с перемещением каменных глыб, откачкой воды и рытьем каналов. Некоторые философы и мыслители древности иногда выполняли административные функции в таких проектах, но применяли там лишь малую часть эллинской мудрости — в основном геометрию. Разумеется, землемерие являлось важнейшим умением для всех обществ того времени, но едва ли труд Евклида помог хоть кому-нибудь из тех мелких чиновников, кто решал споры за наделы между крестьянами Египта или Эллады. Профессиональный интеллектуальный труд существовал в первую очередь сам для себя, формируя культурную среду, но никак не более того.

Сама же философия возникла как практический инструмент социальной борьбы, но не успела возвыситься даже над границами греческого полиса, поскольку стремительно меняющийся мир Средиземноморских империй поглотил ее и пресек всякое развитие различных взглядов на мир. Критерием успеха для любого философа стало число последователей и благосклонность богатого покровителя, но никак не проверка его мыслей практикой (пусть даже и политической). В такой ситуации полной оторванности от материального мира даже настоящие научные успехи оборачивались, по сути, тормозом на пути дальнейшего развития.

Геометрия как инструмент познания мира

Главным примером такой трагической эффективности является геометрия, в которой эллины действительно сумели продвинуться невероятно далеко. Все образованные современники понимали, что труды Евклида, Архимеда или Аполлония содержат множество истин, которые легко (на самом деле — совсем нелегко) постигаются логически, но при желании могут быть даже проверены на практике. Влияние математики на всю дальнейшую философскую мысль оказалось огромным. На самом деле в то время люди вообще не знали никаких других надежных способов получать какие-то верные знания о мире, кроме разве что эмпирического метода проб и ошибок, результативность которого не была гарантирована ничем, кроме упорства и надежды. Греческая геометрия, напротив, предлагала вполне рациональный подход: принять несколько самоочевидных аксиом и с помощью дедукции получить множество новых теорем, которые иной раз смогут принести и