История России. Московско-царский период. XVI век - Дмитрий Иванович Иловайский

такой же литературы западноевропейской, совершавшиеся при посредстве отчасти Польши и Западной Руси, отчасти Новгорода и Пскова. Образцом последнего заимствования представляется так называемый «Луцидариус» (собственно Elucidarium) или «Просветитель». Основа этой книги также богословская; но к ней примешались элементы грекоримской мифологии, отрывки из средневековых сказаний, астрологических гадательных книг, бестиариев и космографий. В русском переводе (по-видимому, с немецкого языка) эта книга является по обыкновению своеобразной переделкой. Она представляет род собеседования между учителем и учеником. Учитель отвечает ученику, который предлагает вопросы о всевозможных предметах, например: о Св. Троице, о сотворении мира (причем земля, обтекаемая морем, уподобляется желтку, плавающему в яйце), о рае (который оказывается окружен огненной стеной, достающей до неба), о частях света, разных странах и народах, о морях, солнечном и лунном затмении, ветрах, землетрясениях, дне и ночи, звездах и планетах и связи с ними человеческой судьбы, о естестве животных и человека, о праведниках и грешниках, об антихристе и так далее. Полубогословские, полуязыческие ответы на подобные занимательные вопросы, конечно, во многом удовлетворяли наивной любознательности наших предков. Известный Максим Грек, в своих сочинениях немало боровшийся против ложных или апокрифических книг, разбирает также «Луцидариус», предлагая назвать его «Тенебрариус» (еже есть темнитель, а не просветитель)[85].

Недаром русская церковная иерархия преследовала ложные или отреченные книги, называя их ересями: от этих книг недалеко было и до действительных ересей. Правда, иногда сами иерархи вводились в заблуждение благочестивым характером подобной литературы и некоторые апокрифические сказания принимали за истинные. (Например, митрополит Макарий считал канонической книгой такой апокриф, как «Книга Еноха Праведного».) Стоглавый собор русских иерархов, восставший против гадательных и астрологических книг, как против ереси, сам впал в некоторые погрешности против церковных канонов, ратуя за сугубую аллилуйю, за двуперстное сложение при крестном знамении, объявляя ересью стрижение бороды и усов; причем ссылался на небывалые постановления Отцов и Вселенских соборов. Тем не менее, несомненно, существовала связь между ложными книгами и некоторыми ересями, возникавшими в Древней Руси.

Известно, что новгородские так называемые жидовствующие в особенности употребляли книги астрологического содержания, которые судьбу человеческую связывали с течением небесных планет. Известно также, что ересь сия, несмотря на погром, которому она подверглась на соборе 1504 года, продолжала существовать после того и привлекать к себе сочувствие многих русских людей. Особенно это сочувствие гнездилось в северных или заволжских краях, в обителях вологодских и белозерских. Так, последователи Нила Сорского, с князем-иноком Вассианом во главе, ратуя против монастырского землевладения, в то же время высказывали свое неодобрение строгим наказаниям новгородских еретиков. В царствование Грозного эта ересь возродилась в новом виде и с новой силой. Возрождению ее и усилению вообще свободомыслия, очевидно, способствовали два обстоятельства: во-первых, ослабление церковного и правительственного надзора, при неустройствах и смутах, происходивших в малолетстве Ивана IV; во-вторых, сношения с Литовской Русью и Ливонией, где в то время началось протестантское движение. Во главе возродившейся ереси явились: светский, но книжный человек Матвей Башкин и монах из беглых холопов, по имени Феодосий Косой.

Однажды Великим постом 1553 года московский житель, по имени Матвей Башкин, пришел к своему духовному отцу, священнику придворного Благовещенского собора Симеону, и умолял исповедовать его. Но во время исповеди он начал сам поучать своего духовного отца и говорить ему: «Ваше дело великое; больше сея любви никто же имать, да кто душу свою положит за други своя; а вы полагаете на нас души свои и бдите о душах наших, а за то воздадите слово в день судный». После того он не раз приезжал к Симеону для духовной беседы, призывал его и к себе в дом. «Ради Бога, — просил Башкин, — пользуй меня душевно; надобно не только читать написанное в евангельских беседах, но и совершать его делом. Все начато от вас; вам, священникам следует показать пример и нас учить». Но, прося о поучении, он продолжал сам наставлять своего духовного отца и задавать ему трудные вопросы.

«В Апостоле написано, — говорил он, — весь закон заключается в словах возлюбиши и искренняго своего яко сам себе. А мы Христовых рабов у себя держим; Христос всех братиею называет, а у нас на одних кабалы, на других полныя, на третьих нарядныя (грамоты), на иных беглыя. Я же благодарю Бога моего; у меня что было кабал полных, то все изодрал и держу своих (слуг) добровольно; хорошо ему — он живет, не хорошо — пусть идет, куда хочет. А вам отцам должно посещать нас, как нам самим жить и людей держать».

Очевидно, это был человек, затронутый умственным брожением, тревожимый сомнениями и недоумениями, которые порождались несогласием христианского учения с окружавшей действительностью. Он искал выхода из своих сомнений в беседе с духовным отцом; но при этом обнаружил значительную долю сомнения и беспокойного нрава; требуя наставлений и предлагая вопросы, он сам же их разрешал и сам же поучал. Он показал Симеону рукописный Апостол со многими местами, возбуждавшими недоумения и отмеченными воском, и спрашивал у него объяснений. Поставленный в тупик его вопросами и рассуждениями, священник отозвался неведением. «Так спроси, пожалуйста, у Сильвестра, и что он тебе скажет, тем ты и пользуй мою душу, — молвил Башкин. — А тебе, я знаю, некогда об этом ведать; в суете мирской не знаешь покоя ни днем ни ночью».

Ясно, что, не смея прямо обратиться к другому благовещенскому священнику, всесильному тогда протопопу Сильвестру, Башкин хотел войти с ним в сношения чрез Симеона и, по-видимому, добивался известности своих мыслей при царском дворе. Но оказалось, что там они были уже известны. Когда Симеон сообщил Сильвестру о «недоуменных» вопросах своего «необычного» духовного сына, тот ответил, что про этого сына «слава носится недобрая». Царь находился тогда в отсутствии: он совершал известную поездку свою в Кириллов монастырь. Когда он воротился, Сильвестр донес ему о мудрованиях Башкина. Алексей Адашев и духовник государя, благовещенский же протопоп Андрей, подтвердили, что они тоже слышали недобрую молву о Башкине. Без сомнения, он не ограничивался беседами с Симеоном, а мысли свои пытался распространять. Иван Васильевич пожелал видеть Апостол Башкина. Симеон принес книгу в Благовещенский храм; она оказалась сплошь извещенной. Царь велел схватить Башкина, посадить у себя в подклеть и приставить к нему для увещаний двух старцев Иосифова Волоколамского монастыря. Иван Васильевич вскоре уехал в Коломну по случаю вестей о грозившем вторжении крымцев. Тем временем Башкин, вероятно подвергнутый пристрастным допросам, от прежнего мудрования и самомнения перешел в другую крайность: потерял